По его нежному зеркалу в разных направлениях разгонялись порывы ряби. Неподвижно мерз в отяжелевшей осенней воде лебедь. Скорость обнажения деревьев возросла до такой степени, что стала заметна глазу, то там, то здесь бултыхается в воздухе сорвавшийся лист. Солнечные пятна на дорожке слишком суетливы, от солнца и ветра в кронах — ощущение оживления, бодрости, хотя народу вокруг пруда мало.
Мариночка, умело толкая мою трагическую повозку, усиленно подбирала слова, с которых уместнее всего было бы начать разговор. Она не может просто так на меня наброситься с грубыми вопросами. В наших отношениях есть некий порог взаимной ценности, что ли, который вынуждает к некоторым церемониям, к откровенности и к точности. При мне нелепо болтать, со мной надо разговаривать, потому что известно и проверено — я слушаю.
Вообще-то человек, если очень хочет, всегда может добиться своего. Если он поставит себе задачу, чтобы все к нему обращались «ваше величество» и будет на этом стоять неотступно, он своего добьется. Большинство сочтет его сумасшедшим, почти все отвернутся, по те, кто останется при нем, будут его называть, как он пожелает. Пусть таких будет всего трое или даже один. Не бывает людей, которые не были бы нужны хотя бы одному человеку.
Вдохнув полной грудью неповторимый воздух с осеннего пруда, я решил сам начать разговор.
— Самое интересное, Марин, что его убили в результате схватки, борьбы. То есть то ли ему угрожали пистолетом и он кинулся на того, кто угрожал. То ли он угрожал сам, и жертва его в процессе, так сказать, самозащиты так повернула пистолет… что пуля попала точно вот сюда.
Мариночка остановилась. Второй вариант из описанных мною точно совпадал с тем, что должны были, по ее мнению, подумать все, кто знал историю ее взаимоотношений с Брюхановым. Историю, которую она скрыла от следствия.
— Это они тебе сказали? — спросила она довольно сдавленным, как и положено перепуганному человеку, голосом. Кресло мое дрогнуло, замедлило свой целительный бег, но вскоре снова пошло с привычной скоростью.
— На твоем месте я бы не переживал.
Она нервно хохотнула. Как же ей не опасаться: у всех остальных оснований грохнуть этого поганого гада ничуть не больше, чем у нее, но что делать с ощущением, что двое серых мерзавцев присматриваются именно к ней. Она не знает, почему у нее такое ощущение, но оно есть. Ладно, Равиля он называл Мамаем, но это не так уж страшно, это на шутку даже похоже. Почему же Равиль не уходил в другой ЖЭК? Почему держался за Брюханова? Значит, не очень-то обижался. У нее же совсем другой вариант, у нее такое наверчено… И комнату обещал закрепить, и Владика он знал…
— Ты что, замуж за Владика собралась?
— А почему бы и нет? — с вызовом спросила она.
Владик этот был худым пижонистым мерзавцем из типичной московской семейки с «Аэропорта». Сынок родителей, убежденных, что их московская прописка — это что-то вроде римского гражданства. Роман с Мариночкой для него начинался, как хождение в народ, но потом она его чем-то зацепила. Постель — это абсолютно демократическая территория, даже американский конгресс, думается мне, уступает ей в этом. В постель Марины заносило даже нескольких платоновских приятелей, даже одного известного сочинителя. Марина настолько была поражена его высоким желанием совокупиться с нею, что с гордостью поведала об этом мне. Впрочем, могла бы и промолчать, по изменениям в ее словаре я бы сам сделал соответствующий вывод. Но Владика, я думаю, она взяла не обновленным словарем, а каким-нибудь вывезенным в недрах натуры старинным калязинским приемом.
— Ну, а он женится на тебе?
— Ты хам, Илюша.
— Ты же знаешь, что нет.
— Ну если хочешь знать, то он почти совсем согласился.
— По идее, этот скандал с трупом Брюханова должен добавить тебе привлекательности.
— Как же, — опять нервно хохотнула она.
— Успокойся, Мурка, ты его не убивала.
Муркой ее назвал Платон в период безуспешных попыток соблазнить ее. Он почему-то затеял ухаживание в стиле ретро, изображал сороковые годы и непрерывно напевал ей полублатную песенку «Эх, Мурка, ты мой Муреночек, эх, Мурка, Маруся Климова», чем довел ее до полного к себе отвращения. Но кличка прилипла.
