Коц остановился посреди камеры, а по правую и левую его руку выросло по два жандарма. Надзиратели толпились за спиной и в дверях.
Странным было не только имя человека, но и сам он был личностью весьма примечательной. Никто из арестантов ни разу не слышал его голоса, и неизвестно было, владеет ли он вообще даром речи. И на этот раз Коц не издал ни звука. Старший надзиратель что-то шепнул ему на ухо. Коц кивнул едва заметно, можно сказать, и не кивнул вовсе.
– Кто здесь Поктиа? – заорал старший надзиратель.
– Я,– приподнялся Поктиа.
– Выходи!
Когда Поктиа спустился, начальник тюрьмы поднял три пальца – трое суток карцера. Пинком начальника корпуса Поктиа был вышвырнут в коридор. Старший надзиратель снова склонился над ухом начальника тюрьмы, и Коц снова кивнул.
– Харчо, выходи! – три пальца и пинок.
– Теперь моя очередь,– сказал Дата.– В карцере хоть воздух почище.
Назвали Туташхиа.
Дата вышел, начальник тюрьмы оглядел его с головы до ног и взмахом руки отпустил. Дата был свободен, а старший надзиратель снова склонился над ухом начальника тюрьмы, Тамбии, Дардаку, Куркале и даже Спарапету – всем выпало по трое суток. Список старшего надзирателя, видно, был исчерпан, и Коц самолично приступил к делу. Он прошел всю камеру из конца в конец, и к тому моменту, когда вновь оказался у дверей, еще пятнадцать арестантов пинком было выдворено в коридор. Почему он отпустил Дату и по каким признакам отобрал эти полтора десятка арестантов, сказать не могу, но что при этом никто не издал ни звука, это уж точно. Под конец начальник тюрьмы, повернувшись к старосте, поднял перед его носом пять пальцев и очень галантно, как гостеприимный хозяин дорогого гостя, пригласил в коридор.
– Да за что же? – заскулил староста. – Я же носа из-под нар не высовывал.
Личным пинком начальника тюрьмы староста был вышвырнут в коридор. Видно, Коца обидел старостин скулеж,– такая неблагодарность, это при таком-то любезном обхождении.
Карантин продлился еще дней десять. По установленному порядку он был распущен на двадцать первый день после приема первого арестанта. Нас развели по камерам.
Пока я ожидал ответ на свое прошение об отставке, а ответ по причинам, до сих пор мною не выясненным, не приходил, положение в империи день ото дня ухудшалось. Об этом времени сейчас написано много – и ученых трудов, и романов, и бессчетны свидетельства очевидцев. Реминисценции дилетанта вряд ли будут полезны историкам. Поэтому ограничусь двумя замечаниями, важными для понимания моего последующего изложения, и вернусь непосредственно к записям.
Все, что я видел, пережил и воспринял на протяжении своей жизни, дало мне уверенность, что государство – это огромный, кипящий на огне котел с похлебкой, а гражданин – существо, к этому котлу присосавшееся. Неизбежно наступает минута, когда надо помешать в котле черпаком, или встряхнуть его; присосавшиеся отваливаются, и тогда... Миллионы мечутся в исступлении, и каждый раздираем страхом о животе своем. Одни пытаются вновь присосаться к старому котлу, другие ищут новый, фантазия третьих рождает посудину, которую вообще никто никогда не видел, однако они убеждены, что она существует, а км на роду написано отыскать ее. Вся эта кутерьма длится до тех пор, пока кто-нибудь не сообразит перекрасить старый котел и назвать его совсем по-новому. Тогда, к котлу, и подобно клещам, граждане вновь присасываются «земля пребывает вовеки».
Из событий девятисотых годов я как должностное лицо и человек, преданный престолу, вынес убеждение в том, что пароду следовало проявить больше мудрости, а власти – великодушия. Под мудростью я подразумеваю сообразование противоречащих друг другу интересов, а под великодушием – конституционную монархию.
И еще одно. Л1еня всегда увлекал самый процесс созревания и осуществления замыслов, во мне рождавшихся. Поначалу – осмысление обстоятельств, изучение фактов, формулирование вывода. Затем– определение необходимых мер и осуществление их. Третья стадия – освоение вновь сложившейся ситуации и приспособление к ней. И, наконец, ретроспективный анализ причин, породивших именно злу, а никакую иную цепь умозаключений. Подобная ретроспекция, как правило, приводит к открытию.
