— Это хулиганство с твоей стороны! — именно так она выразилась.
И рассеяно повела рукой, будто ища опоры, и с минуту оглядывала пространство вокруг себя, а потом, увидев кресло, которое, оказывается, было совсем рядом, с виноватой, за свой нелепый долгий поиск, улыбкой, села и зачем-то защелкала большим и указательным пальцами, как делает фокусник перед тем как совершить «чудо»:
— Хулиганство, — (щелк!), — хулиганство! — (щелк!), — шкода!..
Нет, в тот момент ему вовсе не было смешно, ведь она ошеломлена, и говорит только потому, что нужно говорить-говорить, а не молчать и молчать, — а он не циник, чтобы ему было смешно, когда другому хочется плакать.
Возбужденная уверенность революционера, переступившего черту, и безысходное бессилие жертвы, принесенной на алтарь мятежа.
Мятежа, который, несмотря на явную губительность всего и вся, назван ею, жертвой, мягкими, шутливыми словами — «хулиганство», «шкода» (надежда на пощаду?).
Но его уверенность, по причине возникшего стыда за принесенное кому-то бессилие, быстро сошла на нет, вернее, трансформировалось в виноватое упрямство, и от всего этого, далее, был отрывистый диалог, который, тем не менее, ставил точки над…
Прости, так нужно, не понимаю, нужно, а может, тебе пожить отдельно, пройдет, нет, не пройдет, нет «киндеров», ничего не держит, будут «киндеры», я лечусь, ты вполне самодостаточна, будут, еще встретишь, нет, будут, будут, будут!.. Мы уедем… в другой климат!..
И, наконец, слезы, и от них — прежняя решимость, рубящая гордиев узел, и быстрые сборы и движения — на восток!
— Какое безобразие! — Эйнштейн сел, заерзал, привстал, выглянул в приоткрытое окно, буквально высунув голову, опять сел.
— Вы о чем? — удивилась девушка. — Об имени или?..
— И об имени тоже! — убежденно ответил Эйнштейн. — Но сначала о том, что транспортная система страны парализована детьми подземелья. Которые повылезали из катакомб, ложатся на рельсы, требуют зарплаты, стучат касками. Даже в Москве, на Горбатом мосту! Из всего следует, что нам светит интересная перспектива застрять на просторах. А что вы себе думаете? Это реально. В мае я уже застревал.
В это время вагон вздрогнул.
— О, тронулись, слава Богу! Но это еще ничего не значит, уверяю вас, в мае было то же самое, я застопорился жестоким образом возле Анжеро-Судженска. Романтика, поезд встал у деревеньки. Что-то покупали у сельских жителей, купались в речке, хоть было еще не лето, но мы гордились — открываем сезон! А ваше имя!.. — он опять обратился к девушке. — Что да, то да. Никуда не годное в таком варианте имя, я вам скажу.
— Ну почему? — воскликнула девушка с негодным именем и рассмеялась. — В каком варианте? — Она явно не принимала всерьез замечание Эйнштейна. — Обыкновенное татарское имя.
— Обыкновенное? Татарское? — Эйнштейн крякнул, прочистил горло, готовясь к серьезному разговору. — Да знаете ли вы, что значит это… слово?
— Ну, кажется, это стрела.
— Да, стрела. Кстати, как вам нравится Казань? Его Кремль, Волга? Памятники Волжской Булгарии, Золотой Орды, Казанского ханства? Довелось ли вам бывать в… сейчас, как его, в Перестроечном, что ли, районе, не гарантирую правильность… Там, говорят, в селе… Какое-то птичье название, памяти нет, то ли Сорокино, то ли Воронино, короче, там сотворили реконструкцию усадьбы Александра Бланка…
Девушка удивленно смотрела на Эйнштейна.
— Не знаю, не была… Ни в Казани, ни в… как вы сказали? Я вообще, первый раз в жизни из дому уехала. А Болгария… Разве это там? А тот мужчинка, про которого вы спросили, это кто такой? В то время был ведь, кажется… Александр Невский? — Увидев улыбку на лице собеседника, она окончательно смутилась: — Нет, я плохо историю знаю.
— Всё ясно, — очень серьезно отреагировал Эйнштейн, — это нормально. Тот мужик был всего лишь дедом другого, более известного. Подумаешь! Эка невидаль. Да, перевод вашего имени — стрела, в переносном смысле, можно сказать, красавица, пронзающая сердце.
Девушка шутливо нахмурилась и погрозила пальцем Олегу:
— Слышали? Будьте здесь осторожны! А то расселся, такой беспечный. А рядом, оказывается, стрела.
