(Меня не побуждает любить тебя / рай, обещанный тобой; / меня не побуждает грозный ад / не совершать пред тобой прегрешенья. / Ты побуждаешь меня, Господь, побуждает меня то, / что я вижу тебя распятым на кресте и осмеиваемым; / побуждает меня то, что я вижу твое столь израненное тело; / побуждают меня надругательства над тобой и твоя смерть. / Ты столь сильно побуждаешь меня стремиться к твоей любви, / что, не будь рая, я любил бы тебя / и, не будь ада, я трепетал бы перед тобой. / Ты не должен ничего предлагать мне, чтобы я любил тебя, / ибо я любил бы тебя так, как люблю, / даже если бы не имел тех надежд, которые имею.)
Любовью дух кипит к тебе, спаситель мой,
Не радостных небес желаньем увлеченный,
Не ада мрачного огнями устрашенный
И не за бездны благ, мне данные тобой!
В тебе люблю тебя; с любовию святой
Гляжу, как на кресте сын божий, утомленный,
Висит измученный, висит окровавленный,
Как тяжко умирал пред буйною толпой!
И жар таинственный мне в душу проникает;
Без рая светлого пленил бы ты меня;
Ты б страхом был моим без вечного огня!
Подобную любовь какая цель рождает?
Душа в любви к тебе надежд святых полна;
Но так же и без них любила бы она!
Достаточно точный в современном смысле этого слова перевод (можно указать лишь на одну лишнюю строку: «И не за бездны благ, мне данные тобой») является одной из несомненных удач Козлова-переводчика. Это и неудивительно, так как, по верному замечанию А.В. Дружинина, писатели, «по своему миросозерцанию подходящие к Козлову, достойным образом оживают в его страницах»[119].
Достоинства перевода И.И. Козлова становятся особенно заметными при сопоставлении его с переводом, выполненным Ю.В. Доппельмайер, крайне поверхностным, неточным по существу и в деталях:
Не ради вечного святого наслажденья,
Тебя, Спаситель мой, я горячо люблю;
Не муки адские смущают жизнь мою,
Когда я сторонюсь от зла и прегрешенья.
Нет, я люблю тебя за это всепрощенье,
Что ты изрек врагам пред смертию Своей,
Люблю Тебя за крест, за язвы и мученья,
За кровь, которая струилась от гвоздей.
И если б не было ни ада и ни рая,
Любовь моя к Тебе, глубокая, святая,
Согретая Твоим божественным огнем,
Неслась бы к небесам сердечною мольбою
И я бы, как теперь, склонялась пред Тобою,
Пред этим мировым голгофским алтарем
[120].
По этому переводу невозможно составить никакого представления о таком сложном культурном феномене, как поэзия испанских мистиков XVI века, по-своему преломивших идею ренессансного индивидуализма.
Можно отметить также, что Т. де Ириарте впервые «заговорил по-русски» еще в 1788 году[121], что один из романов Л. де Гонгоры, наряду с некоторыми другими переводами из испанской поэзии, включен Бальмонтом в его комментарии к собственным переводам из Кальдерона[122] и что Фернандо де Эррера мог быть достойно представлен переводом сонета «На победу при Лепанто», выполненным П.А. Катениным:
Стенящий Понт, громами оглушенный
И трепетный во мрачной глубине,
Вздымись главой, взгляни, как, разъяренный,
Пожара пыл льет зарево в волне;
Как в малый круг с Погаными стесненный
Народ Христов их губит на войне,
И вражий строй, ударом сокрушенный,
Бежит в крови, и в дыме, и в огне.
Гласи позор гордыни Мусульманской,
Победы блеск, чудесные дела,
Спасенье царств и веры Христианской.
И вся та честь, и слава, и хвала
Твоя, Птенец Австрийского орла,
И ваша с ним, Сыны земли Испанской
[123].
Ну а теперь о том, что в антологию вошло.
Непосредственный интерес представляет для нас тот факт, что некоторые произведения опубликованы в антологии в нескольких версиях. В ряде случаев, как нам представляется, относительная адекватность подлиннику достигается лишь на основе взаимодополняемости этих переводов, отражающих то или иное качество оригинала
