А я и не знал, что он курит – может, правда, лишь в исключительных случаях, таких, как этот.
– Господин Плассек, мы вынуждены снять с номера ваш завтрашний репортаж.
– Да что вы!
– К сожалению, репортаж о чеченцах появиться не может. Приказ сверху.
Я инстинктивно глянул вверх, на люстру. В этот момент я был неспособен даже изумиться.
– Вы это серьезно?
– Можете мне поверить, я все испробовал, чтобы спасти эту историю. Я сражался за ваш репортаж. Потому что я лично считаю его хорошим, удавшимся, очень человечным, очень человечным. То есть это не критика вашей работы, пожалуйста, не воспринимайте это как критику вашей работы. С точки зрения журналистики вы все сделали правильно. Я был даже поражен, как хорошо вы…
– Почему? – спросил я.
Кунц вздрогнул. Видимо, я произнес вопрос довольно громко.
– Господин Плассек, мы знаем положение владельца нашего издания, мы знаем наших инвесторов и спонсоров, мы знаем наших рекламодателей и абонентов, мы знаем законы рынка, мы знаем ситуацию, возникшую из-за аферы с пожертвованиями, мы знаем политические структуры, мы знаем, за что выступает группа PLUS.
– Она выступает за всякое дерьмо, – позволил я себе заметить.
– Господин Плассек, я понимаю вашу досаду, но и вы должны понять, что мы здесь следуем правилам. Мы занимаем ясную позицию в вопросе иностранцев. Мы – не страна иммиграции…
– Вы, может, и не страна иммиграции, а я – да, – сказал я.
– Мы не можем вдруг превратиться в рупор понаехавших нелегальных чеченских или еще каких-либо беженцев без документов и вообще без ничего. Если мы однажды скажем «да», мы сами станем наполовину чеченцами…
С каждым словом этой постыдной чепухи я чувствовал нарастающую потребность поднять стеклянный столик метра на два вверх и шарахнуть его об пол.
– Значит, мой репортаж завтра не выйдет? – уточнил я.
– Да, к сожалению, как я уже сказал…
– Ни единой строчки?
– Да, то есть нет, ни единой, – сказал он, запинаясь.
– О’кей, тогда все ясно.
Я вскочил, стремительно вышел за дверь и с размаху толкнул ее за собой что было силы в надежде, что стены от удара задрожат и раскрошатся и что все трехэтажное здание редакции в итоге рухнет и сложится на землю кучей дымящегося, вонючего коричневого дерьма. И прохожие будут морщить носы и говорить: «О боже, какая гадость, а ведь это был «День за днем».
Но нет, до этого дело не дошло, поскольку дверь являлась начальственной и была оборудована доводчиком, чтобы сглаживать жесткие удары. Освободительный большой взрыв не состоялся. И мне пришлось, к сожалению, снова вернуться в кабинет шефа.
– Господин Плассек? – спросил Кунц со страшной догадкой.
– Я увольняюсь, – сказал я.
– Господин Плассек, я вас понимаю…
– Я увольняюсь, – повторил я.
– Господин Плассек, не делайте ничего такого, в чем вам, возможно, придется…
– Я увольняюсь, я ухожу прямо сейчас, и больше ноги моей в этом здании не будет.
