Дрова сопровождали его еще много лет, последнее из всего набора отцовской жизни…
Они перемещались из одного лесничества в другое. Гражданская война полыхала поблизости, заглядывала светом пожарищ. Налетали банды: то белые, то красные, то зеленые; наверняка происходило что-то значительное, можно сказать, историческое, о чем герой мой не знал, потому что не расспрашивал, он упивался своей ребячьей жизнью, считая ее несравнимо интереснее, чем все то, что происходило с родителями, да и со всей страной».
Д. Гранин. Всё было не совсем так
«Автобиография.
Родился я в 1918 г. 1/1. Отец мой до революции работал коммивояжером по лесной части. После 1917 г. он работает как лесной техник от Петроградского губисполкома. Затем он работает техноруком в «Лесоэкспорте» и с 1928 г. в системе «Ленобллесэкспорта». В наст, время он член управления Леспромсоюза и зам. пред, лесопром. т-ва. Мать моя до революции работала швеей, после революции — дом-хоз. Последние годы она работает работницей (модельщицей) на промкомбинате ф-ки «Красная заря».
Я окончил десятилетку в Ленинграде. В школе работал в пионер-организации, после школы полгода работал шофером при АРЗ’е Ленсовета. В 1935 г. поступил в Ленинградский электротехнический институт им. Ленина, где учился до последнего времени. В 1936 г. был принят в члены ВЛКСМ. Нес различные общественные нагрузки. Последнее время работал в ЛК при комитете ВЛКСМ и членом редколлегии газеты «Энергетик».
Родственников врагов народа, арестованных, лишенцев и т. п. не имею. За границей также родственников не имею».
Из личного дела студента Д. А. Германа (архив СПбГПУ)
«Мой отец перемещался из одного леспромхоза в другой, и я почти ничего из той поры не помню. Лучше помню Старую Руссу, Новгород, Пестово, Анциферово… В Старой Руссе иногда бываю, но это место нетипичное. Довольно большой уездный город в войну был почти полностью разрушен, осталось четыре дома. В том числе дом Достоевского! Старая Русса отличается от многих других городов — хотя нечто похожее есть в Боровичах — присутствием какой-то своей души. Излучины рек, между которыми стоит город, способствовали сохранению его конфигурации, а вместе с тем и чего-то еще. Но, конечно, все прелести и традиции города — Гостиный двор, базары, выбор женихов и невест во время Яблочного спаса — всё это исчезло. Вообще, когда я там был последний раз, мне пришла в голову мысль, возможно, спорная, и тем не менее… Культура России во многом держалась на крестьянской культуре, гибель которой не могла не повлиять на гибель и другой культуры».
Из интервью Д. Гранина «Литературной газете» (1 января 2004 г.)
«Набережная была полна утихшего солнца, теплого, как сено. Камни мостовой остывали. Косые лучи подпирали деревья, высвечивали сквозь окна дальние углы комнат.
Деревянные дома с мезонинами, с фальшивыми балкончиками (все послевоенной постройки) выглядели примерно так же, как и до войны. Здесь всегда стояли такие дома, одно- и двухэтажные, но нынче во дворах блестели «Жигули», мотоциклы, на крышах высились телевизионные антенны. Но это не мешало мне, я вполне мог представить, что иду на довоенный курорт, где у эстрады сидит мама, слушая оркестр. Вознесенский собор уцелел, все так же величаво возвышаясь над излучиной реки. В городе, даже разрушенном так, как Старая Русса, все же сохраняются его прежние черты, особый дух, природная физиономия, которая складывается из расположения его площадей, вокзалов, набережных и еще каких-то неизвестных составляющих. Так было в Минске, Пскове, Ленинграде.
Дом, где мы жили, на улице Володарского, сгорел, сгорело и лесничество с большим запущенным садом, местом наших игр. Вся улица была разрушена. Осталось в целости на весь город несколько домов, всего четыре, как утверждает Георгий Иванович, в том числе и дом Достоевского.
Когда я приехал сюда в середине пятидесятых годов, я побывал у этого дома. Там помещалась школа и, кажется, библиотека. Пришел я вот так же под вечер, на лавке у дома сидели старухи. В платках, в кофтах со сборочками на груди. Кофты считались тогда старушечьими, а нынче такие же стали наимоднейшими. Старухи помнили Анну Григорьевну Достоевскую, рассказали мне, как она приезжала после смерти мужа, хлопотала вместе с местным священником Румянцевым насчет ремонта дома. Слушал я их вполуха. Я понимал, что рассказывают они что-то ценное, интересное, но, во-первых, дело это не мое, на то есть литературоведы, специалисты, они запишут, во-вторых, успеется. Две эти самые зловредные отговорки подводили меня много раз. Так я недоговорил с Андреем Платоновым, Куприным, Шульгиным — человеком, который знал Плеханова, Ленина, Мартова. Не записал своих встреч
