Жизнь наша круто изменилась. Семья обеднела. Не стало деревенской снеди, той, что производил отец — самодельные сыры, деревенское масло, грибы, брусника. Довольствовались карточками, в магазинах вырезали талончики на жиры, на консервы, давали селедку, крупы и «макаронные изделия». Мать мчалась из одной очереди в другую. До позднего вечера работала за швейной машинкой.
В нашем классе и с другими стало происходить похожее. Отцы исчезали… Колбасьев, Канатчиков, Бершев… Нас оглушил арест отца Толи Лютера, любимца класса. Лютеры жили на набережной, в большой шикарной квартире. Отец его занимал какую-то высокую должность, ездил на казенной машине. Когда отца арестовали, об этом объявили в газетах. «Враг народа…» Что-то было еще о нем, как о деятеле латышской компартии».
Д. Гранин. Всё было не совсем так
«Понятие «дорого», «слишком дорого» останавливало нас на каждом шагу.
Не было денег на кино, дорого выписать «Пионерскую правду», а уж «Вокруг света» тем более. Котлеты мясные — дорого, пирожное — событие, а крабы, икра — это могли позволить себе легче, тем более что не пользовались они спросом и в магазинах висели плакаты: «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы!».
В девятом, десятом классе любимыми нашими книгами стали «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» Ильфа и Петрова. Оттуда наизусть цитировали большие куски.
Мы любили тогда Маяковского, Светлова, Тихонова, Сельвинского.
Собственных книг в доме имелось немного. Книга, особенно детская, представляла драгоценность. Жюль Верн, Джек Лондон, всякие приключения — их брали друг у друга почитать, обертывали бумагой. Книга жила долго, ее переплетали любовно и красиво. Пользовались мы вовсю библиотеками. В библиотеках стояли очереди, на руки давали не больше двух-трех книг.
Что нас более всего захватывало и привлекало, так это путешествия, полеты, экспедиции. Эпопея челюскинцев, Чкалов, экспедиция Нобиле, полет Амундсена… В разные годы, но одинаково волнующие события. Переполненный, как никогда, Невский проспект в день возвращения челюскинцев. Толпа ликующих ленинградцев. Медные громы оркестров. Сыплются сверху листовки. И общий, соединяющий всех восторг! Такой же стихийный праздник достался нашим детям в счастливый апрельский день 1961 года, когда все высыпали на улицу, пели, обнимались, кричали: «Ура Гагарину!», несли самодельные плакаты: «Мы в космосе!».
Д. Гранин. Ленинградский каталог
«Я вспоминаю свои первые детские представления о писателе. Да и не только детские, и позже, в юности, писатель казался мне человеком необычным, удивительным не только своей способностью создавать образы живых, осязаемых людей, но и своим могуществом: он все может, значит, за все в ответе, он проникает в души людей и выражает душу времени. Исторические романисты — это, конечно, очень интересно, но это не то. Вот те, кто пишет о моих сверстниках, о том, что творится вокруг нас, — вот с таким писателем мечталось встретиться. Такие люди, казалось нам, владели всеми тайнами грядущего».
«Когда Гранину было лет четырнадцать, он написал первый рассказ. Сам рассказ не сохранился, да и названия его Гранин не запомнил. Но о чем бы вы думали идет в нем речь? Ни более ни менее как о писательской судьбе! Старый писатель всю свою жизнь прожил для творчества, для литературы. Что бы у него ни случилось, всегда все становилось элементом сюжета. Он как будто сам не жил, а все свое личное бытие строил как материал для книг. Даже смерть сына он рассматривал как сюжет для художественного произведения. И вот жизнь прожита; она вся переплавлена в книги, а у самого автора уже больше ничего не осталось, и с ужасом он убеждается в том, что и жизнь ушла и писать больше не о чем. И он решает уйти из жизни. Весь рассказ построен в виде рукописи, якобы найденной у постели старого писателя, покончившего самоубийством. Нет надобности доказывать всю наивную литературность этого опыта. Что мог знать четырнадцатилетний мальчик о драме писателя?»
Л. Плоткин. Даниил Гранин
«Мать никого не боялась, кроме фининспектора. Портниха, то есть кустарь, должен быть зарегистрирован и платить налоги. Быть кустарем значило стать человеком не совсем советским, нечто вроде нэпмана, окончательно испортить анкету для детей, мало того, что отец сослан — слава богу, об этом пока не дознались соседи — так еще мать кустарь-одиночка. Прицеп-то какой — одиночка. Вызов всему строю советскому, коллективистскому, сплоченному.
