Господи. Да зачем они рядом с ним?!!
В том, что это они, сомнений, разумеется, не было и быть не могло. Чаще они скрывались в тени, а средь белого дня «работали» в исключительных случаях.
Я летела с хлебом, как угорелая кошка, но Степан уже исчез в подъезде. Те двое сидели на скамейке и на меня смотрели, а от них отходил в мою сторону домоуправ, вернее, хотел отойти и не мог, ноги не слушались: наверное, они ему представились или сам догадался, кто это, и он ничего не мог сказать, у него рот побелел и помертвел от ужаса. Интересное дело, что же, он гэбэшников не видел, что ли? Да черт с ним, домой, скорее домой!
Дома оказалось: они поднялись за Степаном по лестнице на второй этаж, дыша в спину. На площадке перед нашей дверью пробубнили:
– Слушай, в девять возвращайся, понял? Выйдешь позже – ноги переломаем. – И отправились в садик, на скамейку.
Татищев, естественно, завелся, впрочем, был весел.
– Оставайтесь ночевать, Степан!
– Нет! Уйду, когда решим разойтись, но не раньше. Тем более посол с семьей на даче, могу не спешить, никого не потревожу, хоть утром вернусь!
Они с Юлием уже сидели за столом, открывали вино, беседовали увлеченно. Кажется, они уже забыли случай на границе нашего дома.
Тоже мне гусары.
Они были выше ситуации.
Я – ниже.
Нужно было что‐то делать, и под предлогом пирога в духовке я отправилась на кухню, закрыв за собой дверь.
С одной стороны, «ноги переломаем» – это, скорее всего, филерская самодеятельность, низовая, так сказать: кому охота поздно домой тащиться? Так что вряд ли тов. Андропов лично обучал пешек хамству уголовного характера.
С другой стороны, если мелкая мразь такое себе позволяет, значит, чувствует, что многое дозволено.
Слежка наглая, открытая, открытость санкционированная – пугают.
Нет, ясно как божий день. Степана ночью просто так из дома выпустить нельзя. Юлия тоже, а он уж точно пойдет провожать до такси.
Было же такое: Воронелей – Сашу и Нэлку[8] – в подъезде прижали, и довольно крепко: их пасла целая шайка топтунов. Очевидно, топтуны озверели от полного размыкания инструкций: с одной стороны, Воронелей из отечества выживали, с другой – не выпускали.
Татищеву же попросту дали понять, что ничего ему не прощено, ничто не забыто, а дипломатической неприкосновенности он теперь лишен. И КГБ объясняется с ним на первобытном языке знаков.
Что из всего этого следует?
Из всего этого следует, что нужно выстроить ситуацию дипнеприкосновенности.
Звонить в посольство глупо – суббота. Звоню иностранным корреспондентам – не отвечают! Премьера на Таганке – кого сегодня застанешь?
Но вот чудо: застаю Костю Симеса и Дусю Каминскую. Они успевают сообщить, что из-за меня опаздывают на Таганку, прежде чем я скоропалительно выдаю информацию о ЧП. Адвокаты – ушлый народ, всё понимают мгновенно: нужно приехать за Степой на машине иностранцев и чтобы были дипнеприкосновенны. Ясно. Жди. Вечно с тобой истории…
Здравствуйте, я тут при чем? И какие, собственно, со мной-то истории? Друзья, называется. Но обозлиться не успеваю.
ЗВОНОК!
Вот тут-то со мной и могла произойти история, самая настоящая, и какая!
Позвонил Космонавт.
– Хочу, – говорит, – сейчас к вам приехать. Журналы забрать. Надо, – говорит, – отметить выход такого номера.
Боже мой!
На мгновение вижу перед внутренним взором ослепительно прекрасную картину: вот от нас выходит Космонавт, в руках у него объемистый пакет печатной продукции, литература из подозрительной квартиры. Вот два топтуна кидаются к нему изымать. А после того летят прямо в открытый космос – навсегда…
Тут погасла моя ослепительная картина – нет, конечно, нет.
Я не знаю, можно ли космонавтам посещать наш дом, откуда ему знать, куда он позвонил и чья я жена. Фамилия у меня другая.
Я не знаю, можно ли Космонавту сесть за стол с Татищевым, нынче он не лучше диссидента, а может быть, и хуже. Да и вообще иностранец. Как-то раз друг наш Боря по-тихому ушел, когда к нам явился какой-то американец, шепнул в прихожей: извини, у меня секретность. Так Боря что – инженер, а тут Космонавт. Не могу я его подвести, ну не могу.
Но как жаль!
