Мы поссорились один раз – только один!
Мне выпало рисовать эскизы к иркутскому спектаклю «Деньги для Марии» по повести Валентина Распутина. Можно сказать – это были виртуальные костюмы, заочные. Но думать о них было интересно. Денег на приглашение художника по костюмам в отечественных театрах не было, средств на приобретение тканей тем более, да и тканей вообще-то не было. Тем интересней была задача. Лысьва – «Кариолан», Кинешма – «Василиса Мелентьевна». А вот и «Деньги для Марии», Иркутск. Повесть Распутина была прекрасна.
Там женщине грозили суд, арест, этап, а сюжет был полон отчаянных попыток спасения; попытки рушились – никто из соседей по колхозу не собирался спасать Марию, деньги-то самим нужны: холодильник, сервиз! Впрочем, точно уже не помню, одно помню – сдали Марию. Всем миром, как говорится.
Ну какие костюмы?!! Да еще и заочно. И все-таки задача была интересной. Оно, конечно, черные ватники, сапоги, ушанки. Но ведь был сон, посетивший мужа Марии, и были там односельчане нормальными людьми, а шапка шла по миру собирать деньги, и я хотела обрядить колхозников этого сна в белые ватники… (ткань тарная, расход не велик).
А уж как я ненавидела их, Марию сгубивших… Наверное, это было не профессионально. Но ведь от повести сердце сжималось.
Эскизы сделаны, разложены на столе, и я отправляюсь спать, а Юлий, ночной человек, их посмотрит. Без этого ни один эскиз из нашего дома не выходил.
Вдруг он будит – вставай!
Такого никогда не было, напротив, всегда бережно оберегал мои недолгие сны, и вдруг – вставай! Да так категорично.
– Вставай. Эскизы не принимаю!
Вот новости, домашний худсовет, мало их в театрах, да что с тобой, Юлик?
– Ничего! Рисуй новые костюмы.
– Но в чем же дело?
Юлий: А дело в том, что не любишь русский народ.
(Ремарка – вот оно что! В эскизы попало мое негодование против негодяев, всем миром женщину в лагерь сдавших, и не по злобе – по жлобству. Еще не известно, что подлей…)
Я: Так! А за что мне твой русский народ любить?
Тут мы посмотрели друг на друга, остановившись на полном скаку в направлении к ссоре, и расхохотались. Правда же, славно получилось, твой народ – народ Даниэля Юлия Марковича…
Никаких националистических поползновений за ним не значилось, о таком и говорить нелепо. Что касается меня… Да я тут, пожалуй, ни при чем. Я ведь взялась писать о Юлии, а не о своей горячности.
Описав неслучившуюся ссору, беру тайм-аут.
Был у Марка Даниэля рассказ – я не читала, должно быть, не было перевода. Юлий пересказал. Про старого сторожа, который все охранял и охранял склад. По ночам выходил на работу, потому не знал, что склад разворовывают понемногу среди бела дня. В конце концов разорили склад, вынесли все, а сторож приходил каждую ночь и караулил пустоту.
Да, Юлий был единственный среди всех нас «россиянин», как говорят нынче. Как-то планетарно звучит, вроде «марсианин».
Что отнюдь не мешало ему горячо полюбить иные народы и страны, и уж тем более если они входили в состав всемирной империи по имени «Поэзия».
Я так любил тебя, моя Россия,
Как, может быть, и женщин не любил
(«Стихи из неволи»).
Потому и не уехал отсюда, когда ему предлагали – только что не угрожали.
Нет, нет и нет.
Он не искал лучшей доли, хотя был эпикуреец.
Но больше – рыцарь.
