Ответ: «Попытка ввода некорректных данных».
«Как ввести данные корректно?»
«Введите данные, которые не создавали бы конфликта в рабочей программе».
«Как выключить двигатели?»
«Введите команду «остановить двигатели».
«Но эта команда и расценивается как некорректная».
«Введите команду „остановить двигатели“ корректно».
В общем, заколдованный круг. Меня начинало трясти.
Юлия попыталась формулировать вопросы иначе (она даже обращалась к этой железяке на «вы»), однако с теми же результатами. Компьютер не хотел ни слышать, ни слушаться нас. На вопрос: «Почему нет радиосвязи?» – ничтоже сумняшеся этот электронный чинуша отвечал, что радиостанция работает штатно. Различий между понятиями «радиосвязь» и «радиостанция» для него не существовало. Но я уже хотел винить в подобных огрехах не компьютерную программу (разрешающая смысловая способность которой, конечно же, имела свои пределы), а некий умысел. С тем я и полез в узел связи и тщательнейшим образом исследовал его. Ничего я там не нашел и только лишний раз подивился неимоверной, нечеловеческой сложности электронной начинки корабля. Юлия, верно, подумала, что я что-то отыскал, а я просто глядел в геометрические джунгли схем и не мог отвести от них глаз.
В этом полупомраченном состоянии я еще несколько раз возвращался к компьютеру, набирал ничего не значащие команды, затем спускался на тюк и пытался протиснуться между ним и стеной – зачем? Во мне словно бы высвобождалась энергия косного механизма. Не зная еще, как соединить концы с концами посредством рационального рассуждения, я пытался соединить, стащить их простым механическим действием. «Кабина – предбанник», «компьютер – тюк», – я забивал себе в голову эти противоположения, как гвозди, уже, однако, мало рассчитывая на то, что что-то прояснится. Добился я немногого: клавиатура компьютера оказалась загажена грязной водой и на ней стал западать клавиш ввода.
В одиннадцать часов по бортовому времени освещение в кабине переключилось на ночное. Тут я понял, что страшно хочу спать, прямо-таки валюсь с ног. На Юлию убавление света подействовало тем же образом, сказывался жесткий трехлетний режим. Устраиваясь в креслах командного отсека, мы старались не говорить о том, что было сейчас у нас у каждого на уме. Для этого мне пришлось пуститься на страусиную уловку – я закрыл и завинтил люк в предбанник. Юлия прижалась ко мне и быстро уснула. Динамик радиостанции был включен на минимуме громкости, и со временем ровный, потрескивающий шум его стал чудиться мне шумом воды.
***
Во сне я услышал сверчка и загадочную фразу, которую хорошо запомнил: «Наиболее слабые места у человека наиболее защищены. Человек – это машина, работающая в реальном времени». Затем был обрывок пасторального лужка с клевером и маргаритками, затем на этом лужке – никак, однако, не менявшемся внешне – стало происходить нечто ужасное, он стал поворачиваться по часовой стрелке и рябить. Затем я проснулся.
Ночное освещение все еще было включено. Юлия лежала ко мне спиной. В первую же секунду пробуждения я вспомнил и то, где нахожусь, и почему я в кабине, а не в бытовом отсеке, и почему сбоку от меня жесткая, поскрипывающая туша скафандра. Было начало шестого. Я смотрел в потолок и думал о том, почему сон, приснившийся мне перед стартом, оказался пророческим сном: выходит, было нечто, мимо чего спокойно двигался мой разум, но что подмечало мое подсознание – подмечало и пыталось предупредить меня?
Масштабность Проекта (вот так, с большой буквы), чего греха таить, поначалу пугала меня. Бюджет его, ставший уникальным не только в силу колоссальной стоимости, но также потому, что имел собственное прозвище – «десять в двенадцатой», «10>12», – еще задолго до своего утверждения сделался предметом крупнейших скандалов последнего времени. Впрочем, для того чтобы худо-бедно ориентироваться в политических, финансовых, военных и прочих его аспектах, нам с Юлией, точно золотым рыбкам в аквариуме, пристало бы выпрыгнуть из аквариума, выйти из Проекта. Но, думаю, и в этом случае разобраться, что к чему, было бы непросто. Ведь нам пришлось бы выбирать между сторонниками Проекта и его антагонистами, между лагерями, оба из которых, в свою очередь, делились внутри себя на бесчисленные комитеты, инициативные группы и тому подобные клубы по интересам. Яблоком раздора, конечно, тут был «десять в двенадцатой». Только если апологеты Проекта старались задвигать обсуждение финансовых вопросов на второй план, противники поднимали эти вопросы на копья. У последних, как обычно, было больше доводов – в смысле загибания пальцев, – на какие программы и кому можно было бы отдать столь большие деньги. «Какого черта дался облет Юпитера, когда и на Земле проблем не перекидать лопатой?» – вопрошали они с трибун. В ответ сторонники Проекта замечали, что с подобным подходом мы до сих пор бы селились в пещерах, рассуждали о начале «серьезного инвестирования космоса» и как щит выставляли аргумент, что американцы давно и не менее успешно занимаются тем же самым.
