Независимо от того, оправдывал ли «душистый месяц май» свое название, или напоминал собою скорее ветреные апрельские дни, каждый год аккуратно пятнадцатого мая из столицы выезжал длинный ряд экипажей, направляясь в Б., и вскоре после того трубы во дворце начинали гостеприимно дымиться, на улицах появлялись знакомые ливреи герцогских слуг, а пред самыми знатными домами время от времени останавливался экипаж; придворные дамы делали визиты. Семья Лампрехтов принадлежала к числу немногих недворянских семей, на долю которых выпадало это отличие. Советница Маршал была до сих пор хорошо принята при дворе, как и десять лет тому назад. Да, да… ведь прошло уже целых десять лет с того злополучного дня, когда маленькая Маргарита из страха пред институтом убежала в Дамбах.
Конечно, лучи герцогского благоволения озаряли также всех, кто был близок старушке Маршал; так, например, главой фирмы «Лампрехт и Сын» являлся теперь коммерции советник, единственный во всем городе Б., потому что его светлость скупо награждал этим чином. Балдуин Лампрехт вовсе не остался равнодушным к этому редкому отличию; все его товарищи утверждали, что он так задрал нос, что с ним стало трудно вести дела. Раньше он хоть отличался предупредительностью, но последняя сменилась теперь отталкивающим, мрачным высокомерием. Уже в течение многих лет его никто не видел улыбающимся; он часто уезжал и проявлял гораздо более активную деятельность, чем в первые годы своей самостоятельности. Когда же он возвращался, то в доме наступал форменный мрак; голоса подчиненных понижались до шёпота, на всех лицах было заметно боязливое напряжение, все старались заглушать шаги, словно боясь вспугнуть злого духа, таящегося где-нибудь в углу.
— Настоящая ипохондрия, лампрехтская наследственность, — пожимая плечами, говорил домашний врач, видя мрачное настроение возвратившегося хозяина, который иногда по целым дням запирался в своей комнате. — Ему следовало бы пить воду да некоторое время порубить дрова.
Советница в ответ усердно кивала головой. Конечно, это был только наследственный недуг, и больше ничего. Тетя София, слушая эти соломоновы изречения, насмешливо улыбалась.
— Конечно, больше ничего, — обыкновенно иронически подтверждала она, — во всяком случае это — не тоска по семейной жизни, сохрани Бог! Он должен благодарить Бога, что когда-то у него была жена, и по гроб жизни мучиться воспоминаниями о ней. Злоба покойной Юдифи, вероятно, очень нравилась Фанни, потому что она поступила точно так же; я, пожалуй, еще ничего не сказала бы, если бы она оставила отцу парочку здоровых мальчуганов, но Рейнгольд, такой заморыш…
Над Рейнгольдом до сих пор все тряслись в доме; он страдал пороком сердца, вследствие чего ему были запрещены всякие душевные и телесные напряжения. Сам он вряд ли чувствовал тягость лишения всех удовольствий юности, потому что все его помыслы и чувства были заняты торговым делом. Однако когда коммерции советник видел своего бледного, худощавого сына, с холодной педантичностью старика стоявшего у конторки и совершенно безразлично относившегося к тому, цветут ли в саду деревья, или густыми хлопьями падает снег, по его лицу пробегало выражение гнева и злобы, и он окидывал презрительным взглядом этого заморыша, который со временем должен стать главой фирмы Лампрехт. Однако Балдуин никогда не говорил об этом. Он только безмолвно сжимал кулаки, когда советница радовалась тому, что благородное спокойствие покойной Фанни всецело перешло к сыну. По ее утверждению, наследник Лампрехтов вовсе не был болезнен, вовсе нет, — сохрани Бог! — Он был только более нежного сложения; такая женщина, как Фанни, конечно, не могла быть матерью грубых деревенских мальчишек; Маргарита ведь тоже была бледна и хрупка, но отличалась прекрасным здоровьем; стоило только почитать ее письма, написанные во время путешествия. Девушка переносила трудности и лишения, как мужчина! Однако подобная бравада была вовсе не в духе старой дамы.
Вообще воспитание внучки совершенно не нравилось ей. Продолжительное пребывание в благородном пансионате, затем представление ко двору, потом несколько лет триумфа и в виде заключения блестящая партия, — вот как должна была, по ее мнению, протекать юность единственной дочери богатой семьи. Однако план относительно института должен был потерпеть поражение благодаря упрямству Маргариты, и, к великой досаде бабушки, Маргарита до четырнадцати лет оставалась в своем «возмутительном первобытном состоянии». Но тут внезапно наступила перемена.
