Дальневосточная республика. От идеи до ликвидации - страница 6

Население Приамурского генерал-губернаторства было чрезвычайно разнообразным. Согласно переписи населения 1897 года, большинство от общего числа жителей Забайкальской, Приамурской и Приморской областей (1 043 792 человека) составляли носители русского языка (59 %). Крупнейшие меньшинства говорили на бурятском (17 %), украинском (6 %), «тунгусском» (5 %), китайском (4 %), корейском (2 %) и чукотском (1 %). Православные (в интерпретации официальной церкви) были на конец XIX столетия религиозным большинством, но, кроме них, в регионе имелись общины других христиан (староверов, католиков, лютеран, баптистов, адвентистов и других), а также буддистов, конфуцианцев, мусульман, евреев и шаманистов. Население было распределено неоднородно: на некоторых территориях (часть Забайкалья, Чукотка и Камчатка) по-прежнему жили преимущественно коренные жители региона, на других территориях большинство составляли украинцы (части Амурской и Приморской области) или корейцы (южная оконечность Приморской области)[24].

Присоединение Приамурья и Приморья внесло свой вклад в дискуссии о децентрализации и регионализации Российской империи. Идея того, что Сибирь от Урала до Тихого океана представляет собой особый регион империи, восходит к проектам по децентрализации участников восстания декабристов (1825 г.), а также первого поколения российских социалистов. Михаил Александрович Бакунин, находившийся в 1857–1861 годах в сибирской ссылке, Александр Иванович Герцен и другие противники режима надеялись, что Приамурье поможет североамериканской демократии распространиться в Северную Азию. Ожидалось, что затем Сибирь станет проводником демократизации всей России. Хотя к концу 1860-х годов взгляд на роль Приамурья пересмотрели, политические дискуссии продолжились во многом благодаря массовым ссылкам оппозиционных интеллектуалов всех мастей, от польских националистов до народников и других социалистов, в Забайкалье, Якутскую область, на Сахалин и в другие части Северной Азии. Из-за слабости инфраструктуры и управления государство не могло заставить замолчать сибирскую оппозицию[25].

В начале 1860-х годов Афанасий Прокопьевич Щапов, родившийся в Иркутской губернии в семье русского и бурятки, выдвинул свой проект децентрализации России. Каждой области следовало предоставить самоуправление посредством земских советов, а главным органом демократической федерации должен был стать земский собор. В эти же годы украинские интеллектуалы тоже разрабатывали идею превращения России в федерацию. Вдохновленные этими идеями Серафим Серафимович Шашков (учившийся у Щапова), Николай Михайлович Ядринцев, Григорий Николаевич Потанин и другие сибиряки, посещавшие Петербургский университет, сформулировали концепцию Сибири как колонии Европейской России, выступив за ее широкую автономию или даже независимость. Нераспространение на Сибирь земского самоуправления, введенного в части Европейской России в 1864 году, способствовало консолидации их взглядов. Подобно украинскому движению, сибирский «сепаратизм» в скором времени подвергся репрессиям: в 1868 году Ядринцев был приговорен к тюремному заключению, а Потанин отправлен на каторгу. Но сибирский регионализм (областничество) выжил, превратившись в подобие политической программы, подразумевавшей введение в Сибири земского самоуправления, создание здесь учреждений высшего образования, прекращение ссылки в Сибирь и предоставление региону экономической и правовой автономии. Кроме того, сибирские областники призывали уделить внимание проблемам коренного населения Сибири, а Владимир Ильич Иохельсон, Владимир Германович Богораз, Лев Яковлевич Штернберг, Бронислав Пилсудский и другие ссыльные встали у истоков сибирской этнографии[26].

Хотя открытие Томского университета в 1878 году можно интерпретировать как уступку сибирским интеллектуалам, высшее образование к востоку от Байкала появилось благодаря экспансионизму Петербурга. Владивостокский Восточный институт, основанный с целью укрепления влияния России в Восточной Азии путем обучения языкам и проведения научных исследований, в скором времени стал важнейшим центром востоковедения, в котором преподавали выдающиеся китаисты (Аполлинарий Васильевич Рудаков), японисты (Евгений Генрихович Спальвин), корееведы (Григорий Владимирович Подставин), а также монголоведы и тибетологи (Алексей Матвеевич Позднеев), в большинстве своем раньше работавшие в Петербургском университете. Многие из этих ученых представляли прогрессивное течение в имперской науке, выступая за погружение в языковые среды и привлекая носителей иностранных языков в качестве учителей, информантов и участников исследований. Бурят Гомбожаб Цыбиков, заведовавший кафедрой монгольской словесности во Владивостокском институте, стал одним из первых инородцев, занявших такую должность. Но существующие иерархии никуда не делись. Цыбен Жамцарано, Базар Барадин и другие выдающиеся бурятские ученые, несмотря на активное участие в полевых исследованиях и преподавании, не могли надеяться на аналогичные посты до 1917 года. Более того, даже ученые-прогрессисты глядели на мир с европоцентричной точки зрения. В 1900 году Спальвин, восхищаясь достижениями Японии, вместе с тем указывал на нехватку творческого начала у японцев, утверждая, что они просто подражают Европе, подобно тому как раньше подражали Китаю