— Пошли и мы, — доедая пирог и запивая его квасом, сказал Вабер.
— Пошли, — не очень охотно ответил Егор.
Собираются на площадь и Дворянинцевы. Фёдор попетушился и, как бы преподнося себя, бросил:
— Ну, батька, смотри....
Да, есть на что посмотреть. Рослый, плечистый. Лицо — кровь с молоком, слегка загорелое, приятное, когда хорошее настроение. А озлится, зверем становится. На нём холщовая рубаха. На талии тесьмой опоясана, выделяя его стройную фигуру. Чем не молодец!
— Ты... тово, Федька... не балуй, — пробует его унять отец.
Но тот, гоголем посмотрев на Марфу, подмигнул ей. Та в ответ застенчиво улыбнулась. Эта улыбка многое сказала Фёдору. Душа его возликовала.
Не успела за Фёдором захлопнуться дверь, как Евстафий позвал нареченную дочь:
— Пошли, Марфушка, и мы!
Старый, признаться, и сам любит это развлечение. В молодости был отменным бойцом. Эта слава помогла ему и в посадники попасть.
— Я сейчас! — отозвалась Марфуша.
Боярин, одетый в медвежью шубу, боялся простыть, ведь только выздоровел, вышел на крылец, чтобы в хоромах не потеть. Когда появилась Марфа в собольей шубке, горящей на холодном зимнем солнце бесчисленными алмазами, с покрывалом на голове, шитым золотой нитью, да в красных сафьяновых сапожках, старый даже ахнул:
— Царица!
В повозке она сидела рядом с ним. Каждый встречный кто с завистью, кто с интересом, а кто очарованно, глядел на эту пару. Надо было видеть Евстафия! К нему словно возвратились молодые годы. Игреневый жеребец быстро подвёз их к реке, не успевшей ещё застыть, отчего от неё поднимался пар. У берега их ждала лодия. Вокруг неё толпился народ, желающие перебраться на другой берег. Боярин важно шёл впереди, радостно внимая глас народный:
— Ну и девка! Не уж женился старый?
— Да не! На кой ей такой старый! Да она любого, помоложе, поманит!
— Тише вы! — осаживает кто-то не в меру горячих новгородцев.
Важность боярина показала люду, что им не по пути. Нашёлся, правда, один, который крикнул:
— Возьми, боярин!
Тот даже не повернул головы.
Пристав к другому берегу, лодочник спрыгнул в воду и вытащил лодию наполовину из воды. Потом высадил по очереди боярина и Марфу. Евстафий шёл не торопясь, важно. Подниматься пришлось наверх. Он вспотел, прежде чем добрался до места. Это была небольшая возвышенность, которая позволяла хорошо видеть, что происходит на площади. Место издавна считалось боярским. Там уже толпилось несколько человек. Приход Евстафия оживил бояр. Они, важно раскланявшись, кто украдкой, кто впрямую уставились на Марфу, гадая, кем она доводится бывшему посаднику.
А под ними людская река заполняла площадь. Она шумела многоголосьем. Темой их возмущения был до сей поры не отремонтированный мост. Лодок не хватало, столько появилось желающих посмотреть, а кто и принять участие в этой массовой забаве. Отговорившись, людское море стало делиться на три части: зевак, бравших площадь в кольцо, и две группы бойцов — ярославских и софийских. Среди последних часто мелькала шапка с красным верхом Фёдора Дворянинцева.
Вот появился посадник в окружении группы воинов. Но они предназначались не столько для защиты головы града, сколько для показа весомости этого звания. Воины прокладывали ему дорогу сквозь плотные слои народа. Наконец и посадник на своём месте. Это тот же пригорок боярский, только ему предназначалось кресло, невесть какое, но... Все ждут, когда посадник, достав тряпицу, даст отмашку. Сигнал к началу схватки. Начали молодые, но вскоре в битву вступили все. Видать, давно не бились, руки чесались.
И вот включились зеваки:
— Давай, софия! Бей ярославцев! Фёдор! Фёдор!
Евстафий и его спутница слышат это имя. И по Марфе видно, что ей приятно ощущать такое людское восхищение знатным бойцом. А что говорить об отце!
— Ярославцы! Бейте высоконосых!
Но кто кого осиливает, пока не видно. То на пару шагов отступят ярославцы, то софийцы.
Егор и Вабер удачно выбрали себе место. Они могли лёжа любоваться происходящим. Вабер оказался горячим болельщиком. На вид спокойный и рассудительный, он незаметно включался в «активную болезнь». Егор же порой даже отворачивался, показывая этим своё безразличие.
