— Я его прогнал, — вставил боярин. — Да ты не бойсь! — продолжил он. — Пальцем её не тронет! Да я не посмотрю, что сын... Но ты гляди! — как-то спокойно закончил он.
Немного помолчав, жалобно произнёс:
— Ей ведь жизнь надо устраивать.
— Жалобный, Евстафий, ты какой-то стал. Я помню, как говаривали, чё ты...
— Да брось, Марфа! Было! Всё было! А щас, — и ударил легко в грудь, — вот здесь что-то смешалось. Сам не пойму. Да, жалобный стал. И как мне не пожалеть Марфушу? Я ей жизнью обязан, как и тебе.
Взгляд у бабки подобрел. Она вздохнула, приподнялась и вновь присела на сиделец.
— Отходчивы у нас, баб, сердчишки. Вот признался ты, и я... тожить жалобной стала, — бабка концом платка потёрла глаза.
Боярин рассмеялся:
— Эх, Марфа, не будь у тя Луки, забрал бы я и тя к себе, боярыней бы сделал! Я уже давно вдовец. Аль бросишь Луку и со мной поедешь? В каких мехах ходить будешь!
— Ну, ты, окаянай! — Марфа вскочила и замахала руками. — Да ни в жисть я свойво Луку ни на что не променяю, — голос её прозвучал гневно.
— Да, не гневись ты, старая! Я те ето сказал от чистого сердца. Хороша у меня была жёнушка. Хороша! Но, прости мня, Всевышний, ты — лутче.
У бабки на мгновение заиграли глазки. Она опустила голову.
— Куды нам до вас, боярин. Вы любу можете брать.
Боярин хохотнул:
— Любу! — повторил он. И, прищурив глаза, сказал: — Люба, да нелюба, — помолчав, спросил: — Ну, так что?
— Пусть сама решат. Ей жить.
Марфа ехать с боярином отказалась наотрез.
Зима пришла неожиданно. С вечера задул сильный ветер. Запели, затрещали дерева. Стонут, словно кто-то сечёт их невидимой плёткой. Попряталась, притаилась вся живность. И даже Настюха, молодая лосиха, привязавшаяся к Марфуше, и та не пришла на свидание.
— Ой, что творится! — врываясь в избу и с трудом закрывая за собой дверь, вскричала Марфуша.
С её появлением ворвалась и та вакханалия, которая творилась снаружи. Боярин и Лука переглянулись. И враз, как сговорились, поглядели на иконку, осеняя себя крестом.
— Аль к теплу, аль к морозу! — проговорил Лука, бросая под дверь старую потрёпанную шубейку, откуда дул холодный ветерок, быстро охлаждая избу.
Лука был прав. Когда первой на улицу утром выскочила Марфуша, все услышали её возбуждённый голос:
— Снех!
Да, за ночь всё побелело. Умелые руки хозяйки, словно в ожидании дорогого гостя, белоснежным покрывалом накрыли землю, спрятав разные её болячки. Марфуша подхватила горсть снега и растёрла им лицо.
Когда она вернулась в избу, щёки её горели кумачом, глаза сияли. А сама она была так прекрасна, так хороша, что боярин даже крякнул, а Лука прижал её к своему сердцу.
— Дорогая моя доченька! — проговорил и поцеловал в макушку.
За столом она с детским восхищением рассказывала, как за ночь всё чудесно изменилось вокруг. Лес, ещё вчера выглядевший грозно и уныло, повеселел. А лик земли стал приятным и нежным. Она говорила, а все смотрели на неё. Отчего-то на глазах Марфы появились слёзы. Марфуша их заметивши, нежно её обняла.
— Ты чё... матушка? Всё так прекрасно!
— Да чё, доченька, — с каким-то усилием бабка рассмеялась, — гляжу я на тя и вижу, как ты выросла, пора и об....
Та поняла, куда клонит Марфа, и перебила её:
— Никуды я от вас не поеду. Здесь буду ждать Егора, — она сказала это твёрдо, посмотрев на боярина, поднялась из-за стола, накинула шубейку и выскользнула во двор.
Боярин по следам нашёл её у толстого дуба. Она стояла, прижавшись к нему. По её щекам текли слёзы.
— Ты чё, доченька, плачешь? — прозвучал его голос над её ухом.
Он был мягким, добрым, ласковым. Такой не отталкивал. Она упала к нему на грудь и громко зарыдала. Боярин стоял, не шевелясь, пока она ни выплакалась. Потом они потихоньку возвращались домой. Только теперь не она, а он поддерживал её.
А через несколько дней появился Фёдор. В дорогой одежде, такой неотразимый красавец. Но... не для всех. Марфуша вдруг не захотела его замечать. А когда он попытался было заговорить с ней, гневный окрик Евстафия остановил сына. Грозно сдвинув брови, он сказал ему:
— Оставь сани, а сам езжай!
