— Ты стал боярином!
Егор так растерялся, что не знал, что ему делать.
Чего Егор хотел, то и получил. Но... это его не радовало. Он видел, как его друг расцвёл, узнав, что его дорогая Айни ждала его. «А ждёт ли меня моя Айни — Марфа? — этот вопрос терзал душу молодого скитальца. — Домой! Только домой! Скорее к своей Марфе! Нет, она не хуже Айни. Она ждёт!» — почему-то был уверен Егор. Когда Камбила узнал, что Егор засобирался домой, он стал его упрашивать, чтобы тот остался.
— Скоро у меня будет свадьба, — говорил он.
— Вас будет венчать батюшка? — спросил Егор.
— Нет, — ответил Камбила, — дуб и огонь.
— Как это? — удивился русский христианин.
— А вот останься и увидишь.
Но нет, велика сила притяжения любимого сердца.
И вот Егор готов к отъезду. Двадцать молодцев будут провожать его до границы новгородской. А там уж сам добирайся. Земля-то чужая.
Перед расставанием Камбила сказал ему:
— Егор, если ты останешься, отец выделит тебе землю, даст людей. И ты станешь прусским боярином. Оставайся.
Егор взглянул на Камбилу. В его глазах он увидел желание не расставаться. В груди Егора что-то дёрнулось. Но тут перед глазами вдруг предстала Марфа в слезах от тоски.
— Нет! — ответил он твёрдо. — Я хочу домой!
Камбила понял, что все уговоры бесполезны.
— Тогда, — проговорил он, — прими от нас.
И подал ему тяжёлый кисет.
— Здесь, — сказал он, — двести золотых гривен. Эти деньги сделают тебя большим боярином.
Егор кивнул.
— Так вот, будь им! Желаю счастья и чтобы ваш Бог не оставлял тебя своей милостью.
Они обнялись.
— Ну, а тебе справить свадьбу, — хлопая его по спине, проговорил Егор, — и счастья вам на всю вашу жизнь.
Вскоре конский топот растаял в лесных дебрях.
По дороге на Новгород, поскрипывая полозьями, шёл большой купеческий обоз. Впереди сани с «подзатыльником». На нём, опираясь широкой спиной, возлежит купчина. Он в добротной медвежьей шубе, мохнатая шапка надвинута на глаза, пряча их от солнца, которое с каждым днём светит всё ярче. Того и гляди развезёт дороги, поэтому купчина, боясь застрять, часто торопит возницу, задавая тем самым темп всему обозу.
Купец этот, Станил Фоминич, возвращался из очередного путешествия. Таким удачным оно ещё не было. Неплохо, даже здорово, оплатили тевтонцы его изветливое[30] слово. Прав был батяня — дорогой это товар.
— Гони, гони! — тычет он в спину вознице. — Ничего, авось пронесёт, — радуется он, глядя, как мимо проплывают посеревшие по-весеннему леса, — скоро родные хоромы.
Он щупает, приподняв ягодицы, тяжёлую кису под собой, набитую гривнями, векшами, дирхамами. «На месте, родная, на месте, — в какой раз успокаивает он себя, — теперь-то довезу, — радуется он, — до дому рукой подать. Гони!
И вдруг что-то впереди затрещало и с грохотом повалилось на дорогу.
— Беда, купчина! — истошным голосом завопила возница. — Дорогу перекрыла огромная ель.
— Господи! — приподнявшись и прижав руки к груди, воскликнул купчина.
И увидел, как из леса выскочили какие-то неизвестные люди. Станил понял: подорожная вольница! Батяня много раз об этом рассказывал, учил, как главное добро спрятать. Оно должно быть разделено на две части: одну — спрятать и сберечь для себя, другую — для них. Разделить — то он разделил, но в санях не нашёл места, батяня не подсказал, куда деть то, что надо оставить для себя. Станилу ничего не оставалось, как выбросить в ближайшие кусты свою кису с деньгой. А другая, пожиже, осталась под ним. «Место только бы запомнить», — мелькнуло в голове. Да разве до этого, когда на тебя бегут озверевшие люди, яростно размахивая саблями. Тем временем его стража вступила в схватку. Но бандитов было много, и стражники начали разбегаться.
К Станилу подбежал крепкий малый, схватил за обшлага и сбросил купца в снег. Запустив руку в солому, извлёк кису.
— Есть! — заорал он, высоко поднимая найденную кису.
Дело дошло и до возов. Кое-кто из возниц стал сопротивляться. Их тут же кончали на месте. Купец хотел было ползком убраться в лес, но его настигли враз двое, содрали шубу, шапку, катанки. Потом один из них зачем-то вернулся и грохнул купца обухом по голове.
