— Хм, — посадник усмехнулся, поднял голову вверх.
— Ты чё там глядишь, ты на мня гляди! — завопил Иван.
— Сороку смотру! — с хохотом ответил тот.
Боярин на мгновение растерялся, а потом вплотную подошёл к Фёдору.
— Ты, Фёдор, не крути, — он говорил со злобой, — мы тя подняли, мы тя и скинем. Ишь, сорока ему понадобилась.
— Да он насмехается над нами, — загудели бояре.
Посадник поднял обе руки. Но бояре не унимались. Тогда завопил народ за спиной посадника:
— Чё слово посаднику сказать не даёте?
Толпа угрожающе двинулась на бояр. Почувствовав неладное, посадник повернулся к ним:
— Спокойно, люди добрые! Щас вам всё скажу!
От этих слов толпа остановилась в ожидании, а посадник посмотрел, где бы найти место повыше. Помост снесли на последнем вече. И увидел чью-то телегу. Его взгляд поняли и сразу несколько человек бросились подкатить её. Когда она оказалась рядом, посадник по-молодецки запрыгнул на неё. Он поклонился толпе, кашлянул в кулак, окидывая её испытующим взглядом. Что она таит: мир или войну? Потом заговорит:
— Новгородцы! Вы хотите слышать, будет ить нет помощь?
— Да-а! — дыхнула толпа.
— Я отвечу: на наш посыл литовский князь молчит! Немцев просить будем?
— Не-е-е! — ревёт народ.
— Так чё: биться аль мира просить?
— Мира!!!
— Биться!!!
Толпа начинает делиться. Всё смешалось.
— Сказать хочу! — басит, как из бочки, огромный боярин.
Его животик утюжил толпу. Добравшись до телеги, пляшет около, никак не может взобраться. Наконец ему удалось поднять на телегу ногу. Кто-то толкает под ягодицы так, что он взлетает, как петух на насест. На ногах от такого толчка устоять не мог и на карачках добирается до середины телеги. Слышится хохот. Боярин поднимается с колен, отряхивает кафтан и начинает басить:
— До коль Москва нас грабить будет, люди добрые?! Скоро по миру пойдём, а им всё мало.
Кто-то хохочет:
— Смотри, голодаить! Бедный!
— Да когда, люди добры, мы головы подымим, да дадим им под зад?
Толпа помирает от хохота:
— Под иво зад! Ха! Ха!
— Хватит! — просмеявшись, заорала толпа, — Слазь! Долой иво! — несколько рук вцепились за подол кафтана.
Между тем среди бояр идёт свалка. Кто-то поддерживает толстяка, кто-то против. Трещат не только кафтаны. Дело дошло до бород. У кого-то из носа кровушка побежала.
— Мир!
— Война!
Когда выдохлись, не придя к решению, заорали:
— Пущай посадник скажет!
— Федька, давай! Скажи слово!
Фёдор стоит, выжидает, когда стихнут. Бояре поправляют одежду, тащат из карманов тряпицы, кровь оттирают.
Наконец толпа поутихла. Когда Фёдор убедился, что можно говорить, кашлянув, воскликнул:
— Новгородцы! Ноне ночью вы видали, кака московская мощь! Видали?
— Видали! — орут толпой.
— Сломим, её аль нет? — продолжает Фёдор пытать толпу.
— Шею сломам, — орёт чей-то звонкий голос, — себе.
— Прав! Прав! — несётся могучий голос веча.
— А кто хотит биться? — глядя вокруг, орёт посадник.
Таких не находится.
— Послов! Послов! — толпа знает, что надо в таком случае.
— Кого хотите? — Фёдор глядит вокруг.
— Владыку! Владыку!
Когда расходились по домам, многие бояре ворчали:
— Федька-то предался Симеону.
Владыку Василия великий князь Симеон Иоаннович встретил весьма достойно. Владыка был среднего роста, не молод, мудр, о чём говорили его умные, с добринкой, серые глаза. Окладистая борода и упитанная фигура придавали ему внушительный вид. Одет он был в чёрную, до пола, мантию, с чёрным же клобуком на голове. На груди — внушительный позолоченный крест. Голос басистый, но проникновенный.
Князь вышел к нему навстречу. Склонил голову, поцеловал руку и жестом пригласил пройти вперёд. Опережая, открыл перед ним дверь. В этом внимании владыка не почувствовал раболепия и угодничества. Наоборот, он понял, что, несмотря на княжескую молодость, перед ним твёрдый, последовательный правитель, довольно уверенный в себе. С такими лучше не связываться. Отец Василий знал Калиту и понял, что сын ему не уступит, если не обгонит.
Симеон начал встречу с вопроса: встречался ли он с митрополитом Феогностом?
