Оницифер Лукич, вызвавшийся быть предводителем в походе на короля шведского Магнусса, был в растерянности. Дружина собиралась, вопреки его ожиданию, медленно, охотников оказалось немного.
Новгородцы же были охвачены паникой. Обещанной Московией помощи город никак не мог дождаться. Тогда посадник решил собрать вече. На нём было решено, не дожидаясь прихода Симеона, собирать другую дружину и просить помощи у псковитян. Последние не только быстро ответили, но недолго раскачиваясь выступили на помощь.
Между тем шведы пока праздновали свои победы. Выполняя волю Рима, Магнус стал крестить ижорян в свою веру. Встретив решительное сопротивление, он пустил на помощь священникам свою рать. Шведские воины хватали русачей, обрезали им бороды и насильно крестили их в латинство, говоря при этом: «У русских нет бороды и им нет хода в православие». Но они горько ошибались. Бороды быстро отрастали. Быстрее, чем двигался великий князь со своим войском. Дело было не в том, что тот не хотел помогать. Он опасался одного из главных скрытых своих врагов — литовцев.
Для того, чтобы узнать намерения Олгерда перед выступлением на помощь Новгороду, князь тайно пригласил к себе нескольких московских доверенных купцов. Среди них были ещё знавшие Калиту: Фёдор Елферьев, Василий Коверя. Новые: Онтонов, Саларев, Ших и другие. Какой был с ними разговор, можно было только догадываться, ибо ушли они от него не с пустыми руками. И вот Симеон, не глядя на опостылевшую жену, подмигнул старшему сыну Василию, погладил по головкам Константина, Михаила и вскочил в седло.
За крепостной стеной его уже ждали московские полки. Воевода, Фёдор Акинфович, зорко высматривая князя и увидев его, выехавшего из ворот, отдал команду к походу. Князь выглядел насупленным, недовольным. Воевода оглянулся, думая, что вид двинувшегося войска расстроил великого князя. Но ничего худого не заметил. Полки шли ровно, бодро держа ногу.
— Хорошо идут! — придавая голосу радость, воскликнул он, желая услышать от князя похвальбу.
Но тот только зыркнул, да так, что у воеводы пропала охота дальше заводить попытку на разговор.
Да, князь выглядел весьма недовольным. Но это недовольствие ни в коем разе не касалось воинства. Просто нескладывающаяся личная жизнь была причиной этого. К тому же ему не понравилось поведение митрополита. Сильно подпортил настроение и Хвост. Проезжая мимо бывших хором тысяцкого, Симеон не мог не вспомнить о нём: «А я же его вытащил из “грязи”, убрав Вельяминова, любимчика отца. А благодарность?».
Такое поведение крамольного боярина наложило свой отпечаток и на других московских бояр. «Кому можно верить? — думал он и почему-то ему на ум пришли два новгородских посланца. — Эх! — вздохнул он, — были бы у меня такие люди». Трудно ответить, почему с первой встречи эти два новгородских посланника так понравились ему, почему он почувствовал в них людей, на которых можно положиться. Они не выходили из головы. А он нуждался в такое опасное время именно в таких людях.
Несколько дней пути сумрак в душе князя не развеяли. Он так и ехал — молчаливо, с некоторым безразличием посматривая по сторонам. Неожиданно его взгляд застыл на одном дубе. Его отличие от многочисленных собратьев было в том, что это могучее дерево, в несколько обхватов, держало на себе такую зелёную шапку, что под ней могла спрятаться чуть не половина княжеского воинства. А за этим дубом, кажется, начиналась дорога на Тверь. Чтобы убедиться, князь пришпорил коня. И точно. Вот та дорога, по которой он вместе с тверским князем ехали к тому в гости. И ему вдруг на намять пришёл скромный образ молоденькой племянницы князя. Её скромность, изящество ещё тогда было отмечено про себя князем. Говорили, что она — вылитая мать. А её мать была... красавицей.
