- Они чуют большую воду, - пояснил старик. - Ты же не можешь уйти в свою нору и закрыться там, белый человек?
- У нас есть припасы. Зерно в кувшинах. Масло. Что еще нужно?
- В большой дождь, - сказал старик, - в этих лесах оживает зло. Дагор позовет его, и оно придет сюда.
- С Божьей помощью, - отец Игнасио сжал в руке четки, - мы устоим.
Он читал записи здешних миссионеров, запертых непогодой среди гниющих стен миссии, когда зеленая мохнатая плесень пожирает все
- от постельного белья до требника. «Ничего, - говорил он себе, - это просто дождь, всего-навсего дождь».
Он услышал его ранним утром - тысячи крохотных ножек, шорох по тростниковой крыше, стук по пальмовым листьям. И несмотря на этот стук, вокруг царила странная тишина. Сначала он даже не понял, в чем дело, потом сообразил: смолкли пилы и молотки мириадов насекомых, из ночи в ночь сверлившие ему череп…
Он проглотил свой кофе (маленькая слабость, от которой так трудно отказаться) и взялся за лопату. «Нужно отвести воду от часовни,
- подумал он. - И от хижин. И от госпиталя. Проклятые язычники, дезертировали и бросили его один на один с демоном… Нет, все-таки осталась одна птица. До чего же странно она кричит. Будто плачет».
Он осторожно вертел головой, пытаясь определить, откуда исходит голос. Потом распрямил ноющую спину и шагнул в часовню.
Она распласталась по полу и впрямь как большая птица - или летучая мышь. Черное одеяние по подолу заляпано красной глиной, плечи трясутся.
- Мэри, - сказал он тихонько. - Мэри, дитя мое!
Она вскочила, обратив к нему бледное заплаканное лицо. Пальцы перебирают четки.
- Отец мой… - она всхлипнула, - я хочу исповедаться.
- Я к твоим услугам, дочь моя, - он вздохнул. - Но, может, ты просто… по-человечески… так в чем дело?
Внезапно она бросилась ему на шею, обхватив ее руками, и вновь отчаянно зарыдала.
- Он даже не смотрит на меня!
«Если она больше не невеста Бога, то кто возьмет ее теперь?» - вспомнил он. А вслух сказал:
- Молодой Глан?
- Да. Он все время рассказывает мне, как она красива, эта его Элейна, какого она хорошего воспитания: швейцарский пансион и все такое, и умеет держаться, и…
«Сестра Мэри, - подумал он, - нехороша собой, да и чему тут удивляться - подкидыш. Должно быть, прачка или служанка из господского дома принесла ее под двери приюта, бедное заблудшее создание… Похоже, в ней проснулась кровь ее беспутной матери, и как не вовремя! Впрочем, это всегда бывает не вовремя!»
- Я уже говорил тебе, он, конечно, никакой не Глан, - медленно и неторопливо произнес отец Игнасио. - Насколько я помню, так звали героя модного романа: его бросила возлюбленная, он разочаровался в людях и удалился от мира…
- Ну и что? - пылко сказала Мэри. - Какая разница!
- Когда человек называет себя другим именем, это должно что-то означать. В данном случае это означает, что он отрекся от своей прежней жизни и теперь посвятил себя страданию, так?
- Ну да… - она прижала руки к груди.
- Нет. Он просто больше не способен любить женщину. Дагор убивает мужское начало. Остальное - ложь. В той или иной степени.
- А что же правда?
- Не знаю, - отец Игнасио покачал головой, - возможно, он просто хочет, чтобы его оставили в покое. Страсти внешнего мира не доходят до него.
- Тогда, - Мэри отчаянно вцепилась в его рукав, - я не верю, что не может быть способа… должен быть…
- Ну так молись, чтобы Господь указал его, - сурово сказал отец Игнасио, - и не забивай себе голову дурными страстями.
Сестра виновато потупилась.
- Это все дождь, - сказала она наконец, - от него трудно дышать…
- Да, - согласился он, - это все дождь.
- Он уже может ходить, белый господин.
Старик черным пальцем указал на молодого Глана, который деловито забивал в липкую землю покосившиеся колья ограды.
- Я пытался расспросить его, зачем он шел сюда, - задумчиво проговорил отец Игнасио, - но он не говорит.
- Возможно, дагор не хочет… Они теперь - одно. Он больше не человек, этот белый. Дай ему уйти.
«Мэри», - подумал отец Игнасио. И черный тут же сказал:
- И для девушки так будет лучше. Ты чужой тут. Ты не знаешь эти места. Там дальше - болота. Знаешь, кто там живет?
