Когда Вера пришла его будить, утро было в расцвете. Он спал в кресле, свесив тяжелую голову на грудь.
Странная девочка долго смотрела на него. Дотронулась до плеча. Кончики пальцев нащупали ключицу сквозь тонкую ткань рубашки.
– Встаньте, дядя Прокоп, проснитесь, прошу вас! Это очень важно!
Усталый, совершенно разбитый, он с трудом открыл глаза. Вера склонилась к нему.
– Страшный сон мне приснился этой ночью. Я видела умирающую Мару. Уверена, с ней случилось несчастье. Пойдемте скорей. – Она резко сдавила плечо своего друга. – Мне плохо. Мне так страшно. Во сне она все время звала меня…
* * *
Дверь была заперта изнутри. Восклицания, зовы остались без ответа. В присутствии комиссара полиции консьерж приналег на дверь. В комнате мерцал желтый свет китайского абажура. Оконные занавеси задернуты. На большой тахте среди разбросанных подушек– мертвая Мара Георгиева. Мертвая… все попытки привести ее в чувство остались безрезультатны. Она лежала неподвижная и холодная, и на ее лице застыло выражение судорожного, загадочного счастья.
Кроме маленькой раны на горле близ артерии – никаких признаков, позволяющих распознать причину смерти.
Маленькая, аккуратная розовая рана… и никаких следов крови.
Комиссар внимательно обследовал тело, и, когда он выпрямился, его мучительно серьезный взгляд, казалось, отразился на всей его плечистой, основательной фигуре.
– Эта женщина обескровлена, – сказал он, плохо владея собой, – Это очень необычное дело.
Консьерж, очевидно, ничего не понял.
– Я и говорю, самоубийство, – басовито прогудел он. – Вы считаете, она отравилась?
– Я сказал, что она обескровлена. Это куда ужасней.
– Ее убили? – спросил отец Веры, который держался вместе с женой у входа в комнату.
Консьерж отрицательно замотал головой:
– Невозможно. Она вчера пришла рано вечером. И к ней никто не приходил.
– Объясните, пожалуйста, точнее вашу мысль, – обратился Мирон Прокоп к комиссару.
– Я имею в виду, – плечистый комиссар был весьма удручен собственной констатацией, – что эта женщина умерла смертью неестественной, даже невероятной.
– Всякое преступление в принципе неестественно.
– Это особое преступление. Взгляните на рану. Четкие, ровные края и слегка волнистый зигзаг. Это след зубов. Что-то… кто-то впился несчастной в горло…
– И потом?
Эти слова испуганно прошептала мать Веры. Комиссар поочередно посмотрел на каждого из присутствующих.
– И потом… пил кровь этой женщины, пока жизнь не покинула ее.
Вера вскрикнула. Прокоп подошел к ней и дружески сжал локоть. Ее отец потер кончик носа и заявил недоверчивым тоном:
– Но послушайте, комиссар! Вы нам рассказываете сказку о вампире!
Полицейский опустил голову. Он не мог найти другого объяснения. Молча и боязливо присутствующие отошли от тахты. Консьерж резонно заметил:
– Это меня совсем не удивляет. Странная женщина, я всегда так думал. Вечерами, поднимаясь к себе, я часто слышал ее рыдания.
Отец Веры недоуменно пожал плечами:
– Комиссар, вы преувеличиваете. Какие вампиры в наше время? Расскажите еще о волках-оборотнях.
– Я ничего не преувеличиваю, – ответил задетый комиссар. – Не в первый раз я вынужден приходить к такому выводу.
Мать Веры заплакала:
– Бедная женщина. Такая добрая…
– Такая добрая, – вздохнула Вера и украдкой взглянула на Прокопа. – Такая красивая, милая…
И она, словно кошечка, облизала язычком тонкие подвижные губы.
* * *
Прокоп и Вера гуляли в знакомом парке. Мару похоронили этим утром. После встречи в присутствии комиссара они более ни разу не заговаривали о женщине, которая их познакомила.
Прокоп обнял ее за талию, и они медленно обогнули тщательно ухоженный газон, окаймленный изящной узорчатой загородкой.
– Я хочу сделать вам признание, маленькая фея.
– Ой, как интересно!
– Присядем.
Они остановились подле старой черной скамейки. Прокоп закусил губу, нахмурился, потом все же решился:
– Вера… Знаете ли, я недавно, однажды ночью, хотел прийти в вашу комнату.
– Правда? – Ее лицо вспыхнуло от радости. – И почему не пришли? Почему остались сидеть на лестнице, как школьник? Видите, я знаю…
– Но я не все время оставался на лестнице.
