Кто же любит свои разоблаченные секреты?
Анри Мишо
«Я слышу музыку», – подумал Кавар. На самом деле он слышал воображаемую музыку, что рождалась где-то в глубине его существа.
Старый человек сидел у порога своего дома. Его маленькое сухое личико оживляли глаза – черные, беспокойные, очень подвижные.
Перед тем как сделать шаг, нагнуться или достать какой-нибудь предмет, он опасливо вертел головой и внимательно осматривался, напоминая грызуна, собирающегося вылезти из норы. Отсюда его прозвище – Крыса.
Сейчас он сидел на маленьком стульчике, всматриваясь в землю, зажав ладони в коленях, напряженно вслушиваясь, хотя ничего слышно не было.
Перед ним вздымалась старая кирпичная стена. Задняя, глухая стена кожевенной мастерской. Скучная, безрадостная, тоскливая. Но, созерцая ее, Кавар находил, однако, определенное удовольствие. Ни единого окошка не было в этой стене, и цемент выветрился так, что в кирпичах зияли черные щели. И все же мрачная, разъеденная непогодой стена таила для Кавара много любопытного. При небольшом взлете воображения можно было увидеть силуэты гор и деревьев, фантастические профили неведомых растений. Стоило прищурить глаза, и на безобразной, выщербленной известковой коросте по прихоти созерцателя возникал крылатый лев или ведьма, фигура повешенного или устрашающий, усеянный шипами кактус… Столько силуэтов, возбуждающих страх или приятное спокойствие.
Он любил так сидеть подолгу: пережевывал корку хлеба, сосал конфету или просто грыз бечевку.
– Добрый день, Кавар, – произнес кто-то за спиной.
Крыса Кавар подпрыгнул, замотал головой, торопливо приподнялся:
– Да, да, добрый день…
Перед ним стоял домохозяин Кирхенбаум – важный и угрюмый господин. Кавар его до крайности боялся. Кирхенбаум подозрительно нахмурился:
– Развлекаетесь, как я смотрю.
– Отдыхаю, с вашего позволения, – ответствовал Кавар. – Мне казалось, я слышу музыку, представляете?
Кирхенбаум пожал плечами:
– Музыку? Кто может играть в такой час? Вы бы лучше починили мои часы, Кавар, они что-то здорово стали отставать за день.
Кавар осторожно огляделся:
– Я подумаю. Обещаю вам подумать. – Потом жалко и беспокойно заулыбался. – Стоит ли чинить эти старые часы, господин Кирхенбаум? Это неблагодарная и тяжелая работа.
Кирхенбаум не удостоил его ответом. Он удалился, приволакивая больную ногу, безразличный к безмолвному осуждению за спиной.
Кавар занимался починкой часов. По-настоящему его звали Кирилл Каварналев, но для всех он был Кавар или Крыса Кавар. Он относился к этому довольно безразлично, по крайней мере до последнего времени. Ибо в последние месяцы здоровье его ухудшилось.
Бедняга имел свои маленькие причуды, как и все старики, однако с недавних пор занудство стало его преобладающим качеством. Он блуждал с отсутствующим видом, погружался в скучные сновидения наяву, удивлялся всякой мелочи, будто упал с облаков. Его так и одолевали пресные воспоминания юности, которые, разумеется, не интересовали решительно никого. Если кто-нибудь рисковал начать с ним беседу, то вынужден был выслушивать бесконечные комментарии касательно великолепия всех вещей в далеком прошлом, на его несчастной родине.
– В мое время вилы делали как надо… А уж гусей откармливали – надо было видеть… А какие игрушки делали… А какую упряжь… А овощной суп…
И, несмотря на уважение к его почтенному возрасту, хотелось хорошенько стукнуть его по голове.
Он был искусным мастером и, впрочем, оным оставался. Однако его подлинным увлечением, особенно в молодые годы, было искусство выделки замков, что ни в коем случае нельзя приравнивать к вульгарному слесарному делу. О, ничего общего с нынешними пустяковыми замочками, что открываются плоским ключиком с простенькой нарезкой или откровенно сбиваются ударом кулака. Нет. Настоящие, умные, интеллигентные замки, непременно с клеймом мастера. Кавар конструировал замки всех систем. Замки со сложным секретом, с гарантией от взлома, висячие замки с потайной сиреной, с массой разных технических головоломок, которые заставляли бледнеть от зависти дипломированных инженеров.
