Всё когда-нибудь случается в первый раз. Моя вина, моя беда. Моя работа… Самая крупная ошибка.
Сволочь, сказал отец. Жена плакала.
Совершенно разбитый я побрел назад, к Косте.
Ревущего в голос человека, который звал маму, размазывая слезы по впалым, с полупрозрачной бородкой щекам, уложили в "скорую". Включив сирену, машина уехала.
Позже я узнал, что старшего звали Игорем. Из больницы его так и не забрали.
Призрак Феникса… Игорь… Беги, спасай! И – заново! – на те же грабли! Пусть он тоже станет репортером и придет к тебе, и…
Душу разобрали на части, да так и бросили. Рассыпали в пространстве и времени. Что в углы закатилось, сгинуло, что в щели провалилось, а что лежит еще – теплится. Соберешь ли как было?
Разлад и раздрай. Воюют меж собой вред и долг. Благо поодаль. Ждет. На чьей ты стороне, благо? По-разному бывает.
И нет уж сил, и опускаются руки, и бритвой опасной – по горлу! наискось! – режут воспоминания.
От судьбы не уйдешь: кому суждено быть повешенным, не утонет. То, чего я боялся… Подспудно. Неосознанно. Всегда.
Слой отключился.
Убежать не смогу, не сумею. Поздно. Зверем из засады набросился, валит с ног откат.
Огонь! …во всей красе и великолепии.
…обожгла волна ненависти.
– Не смей! – крикнул я, понимая уже, что Николаев не слышит. И не узнаёт.
Каменное изваяние, памятник самому себе, он замер в нелепой позе. Я не стал гадать – отчего и почему, и воспользовался форой, быстро отступив к ванной.
Сверху посыпались горящие обломки антресолей; я инстинктивно прикрылся, но голову задела только пара мелких головешек. И они были холодными! Дверь зияла провалом: обратилась прахом, вспыхнув точно бумажная. Дым, скопившийся внутри, пологом накрывал мальчишку, который скорчился под раковиной. Он не шевелился. Мутные плитки на стене – в сеточке трещин.
Я переступил порог – сдвинутая к углу пластиковая занавеска съежилась и черными каплями стекла в ванную, – взял ребенка подмышки; голова его болталась, как у тряпичной куклы. Без сознания, но живой, просто отравился угарным газом. Я и сам еле держался на ногах. Отдуваясь, выволок мальчишку в коридор. И вовсе он не легкий, как показалось вначале. Правда, в бессознательном состоянии человек тяжелее. Ничего, справлюсь.
На балкон, к воздуху!
Комната переливалась золотым маревом – огонь охватил всё. Но с балкона… Куда? С парнишкой на руках не выберусь!
Он будто еще потяжелел. Я запаниковал. Что на лестнице? Хотя… пламя не причиняет мне вреда. А ребенку? Перехватив его поудобнее, опрометью выбежал из квартиры.
Огонь на площадке лизал стены и вился по перилам, однако посередине оставался узкий проход. Бетон оплыл и словно крошился, чудилось: иду по песку. Нести ребенка было всё труднее, я сдувал набегающие на лоб капли и, чуть не падая, шел, шел, шел…
Пролет за пролетом, ступенька за ступенькой.
На седьмом этаже пламя едва тлело; мглу разрубали мощные лучи фонарей, но и они терялись в завесе дыма и пара. Пожарные со стволами в руках замерли, как и Николаев. Да что с ними такое?! Я скользнул на пятый; вдоль перил, зацепленные крюками, тянулись серые рукава. Воздух ощутимо прохладнее, но дышится с трудом. И ни черта не видно!
Когда я был на первом, лестница под ногами дрогнула, сверху послышался треск – или… показалось? Нет, затрещало снова, гулкий, протяжный вздох разнесся эхом.
Впереди маячило светлое пятно выхода: дверь подперта кирпичом… за ней – деревья, машины. К подъезду торопятся двое пожарных. Торопятся? Бегут, но очень медленно. Я посторонился.
Застывшие у "скорых" врачи. Толпа за оцеплением. Они не двигаются! Никто!
Ребенок на руках шевельнулся, я взглянул на него и… слабость разлилась по телу, превращая в студень, в желе. Меня, как боксера на ринге, послали в нокаут сокрушительным и внезапным ударом. Я очумело тряс головой. Семь, восемь! – грохотал в ушах голос рефери. Девять, десять! …десять. …лет.
Мальчишка не тот! Похож на прежнего, но… сильно повзрослел, вытянулся, щеки запали. Темные волосенки, еще недавно коротко остриженные, свисали неряшливыми прядями.
Что это? Отчего? Как?! Неужели…
Я почти выронил свою ношу. Теперь и я?!
