– Когда едешь? – спрашивает Джейн.
– Завтра.
Я передаю Джорджу очередной пакет с горчицей.
Потом, наедине, Клер меня спрашивает, есть ли у Джорджа и Джейн пистолет.
– Если нет, пусть купят, – говорит она.
– Что ты говоришь? Чтобы они приобрели пистолет? Так вот и погибают: покупаешь пистолет, и кто-то тебя пристрелит.
– Я только говорю, что не удивлюсь, если Джейн как-нибудь придет домой вечером, а ее будут ждать родственники той семьи, которую убил Джордж. Он разрушил их жизнь, и они могут захотеть как-то отплатить. Побудь с ней, не оставляй ее одну, Джейн очень ранимая, – говорит Клер. – Представь себя на месте Джорджа. Если бы ты сошел с ума, ты бы не хотел, чтобы кто-нибудь побыл со мной рядом и за домом присмотрел?
– Мы живем в доме, где есть швейцар. Так что, если я сойду с ума, с тобой ничего не случится.
– Это правда. Если с тобой что-то случится, я отлично справлюсь, но Джейн – не я. Ей нужно, чтобы кто-нибудь был рядом. Еще тебе следует навестить мальчика, который выжил. Адвокат станет говорить, что не надо, но ты навести – Джордж и Джейн должны знать, с чем имеют дело. Я не зря руковожу всеми азиатскими операциями, – говорит Клер. – Я всегда обо всем думаю.
Она стучит пальцем себе в висок. Всегда. Обо всем. Думает.
И вот на следующий день я посещаю пострадавшего мальчика. Скорее из чувства семейной вины, нежели из необходимости подсчитать невообразимую сумму, необходимую для его «восстановления». Останавливаюсь возле сувенирной лавочки, где выбор ограничен яркими гвоздиками, нашейными цепочками с религиозными символами и конфетами. Покупаю коробку шоколадных конфет и зеленовато-голубые гвоздики. Мальчик в той же больнице, где и Джордж, на два этажа выше – в педиатрическом отделении. Он сидит в кровати, ест мороженое, не сводит глаз с телевизора – «Губка Боб Квадратные Штаны». Ему с виду лет девять, пухлый такой, сросшиеся брови поперек лица буквой «М». Правый глаз заплыл черным кровоподтеком, большой кусок на голове сбоку выбрит, и на свет Божий выставлена мясистая красная линия швов. Я передаю подарки женщине, которая сидит с мальчиком. Она мне говорит, что он выздоравливает, как ожидается, что с ним всегда кто-нибудь есть: из родственников или из сестер.
– Что он помнит? – спрашиваю я.
– Все, – отвечает женщина. – Вы из страховой компании?
Я киваю. Это то же самое, что соврать?
– У тебя все есть, что нужно? – спрашиваю я у мальчика.
Он не отвечает.
– Я через пару дней опять зайду, – говорю я, торопясь уйти. – Если придумаешь что-нибудь, дай мне знать.
Забавно, как быстро что-то новое входит в привычку, становится образом жизни. Я остаюсь у Джейн, и мы как будто играем в дом. В этот вечер я выношу мусор и запираю дверь, она готовит еду и спрашивает, не поднимусь ли я наверх. Мы смотрим маленький телевизор и читаем. Я читаю что под руку попадается из запасов Джорджа – его газеты и журналы, «Медиа эйдж», «Варьете», «Экономист» и большую историю Томаса Джефферсона, лежащую рядом с кроватью.
Сперва случается авария, потом происходит это. Происходит не в ночь инцидента, не в ночь, когда мы все навещали Джорджа в больнице. Все происходит на следующую ночь, после того, как Клер просит меня не оставлять Джейн одну, после того, как Клер улетает в Китай. Клер в командировке, Джордж в хреновом состоянии в больнице, и тогда это происходит. То, что никогда не должно было бы произойти.
Вечернее посещение больницы оказывается неудачным. По причинам, нам неясным, Джордж заперт в обитой мягким палате, руки привязаны к телу. Мы с Джейн по очереди заглядываем в глазок. У Джорджа вид жалкий. Джейн просит, чтобы ее к нему пустили. Сестра ее предостерегает, но Джейн настаивает. Она входит к Джорджу, зовет его по имени. Джордж поднимает голову, смотрит на нее. Она отводит волосы с его лица, вытирает нахмуренный лоб, и он на нее бросается, прижимает своим телом и кусает, кусает, в лицо, в шею, в руки, кое-где прокусывая кожу до крови. Вбегают санитары, его оттаскивают. Джейн отводят вниз и обрабатывают раны в приемном покое – промывают, перевязывают. Делают какой-то укол, вроде вакцины от бешенства.
