Он так многозначительно гримасничал, что д'Артаньян, начиная кое-что понимать, осведомился:
– Он вам много уже задолжал?
– Не особенно, но все же… Два экю…
Ощутив некое внутреннее неудобство, но не колеблясь, д'Артаньян решительно вынул из кошелька две монеты и царственным жестом протянул их хозяину:
– Считайте, что он вам более не должен, любезный. Пришлите его ко мне сию минуту.
Его невеликие капиталы таяли, но сейчас были вещи и поважнее тощавшего на глазах кошелька… Хозяин, выскочив за дверь, почти тут же проворно вернулся в сопровождении невысокого малого, одетого горожанином средней руки, с лицом живым и смышленым. На д'Артаньяна он взирал со всем возможным почтением. Тот, надо сказать, представления не имел, как нанимают прислугу. На его памяти в родительском доме такого попросту не случалось, те немногие слуги, что имелись в доме, были взяты на место еще до его рождения и всегда казались д'Артаньяну столь же неотъемлемой принадлежностью захудалого имения, как высохший ров и обветшавшие конюшни. Однако он, не желая ударить в грязь лицом, приосанился, сделал значительное лицо и милостиво спросил:
– Как тебя зовут, любезный?
– Планше.
– Ну что ж, это легко запомнить… – проворчал д'Артаньян с видом истинного барина, для которого нанимать слугу было столь же привычно и естественно, как надевать шляпу. – Есть у тебя какие-нибудь рекомендации?
– Никаких, ваша милость, – удрученно ответил малый. – Потому что и не приходилось пока что быть в услужении.
Д'Артаньян подумал, то они находятся в одинаковом положении: этот малый никогда не нанимался в слуги, а сам он никогда слуг не нанимал. Однако, не желая показать свою неопытность в подобных делах, он с задумчивым видом покачал головой и проворчал:
– Нельзя сказать, что это говорит в твою пользу…
– Ваша милость, испытайте меня, и я буду стараться! – воскликнул Планше. – Честное слово!
– Ну что ж, посмотрим, посмотрим… – процедил д'Артаньян с той интонацией, какая, по его мнению, была в данном случае уместна. – Чем же ты, в таком случае, занимался?
– Готовился стать мельником, ваша милость. Так уж получилось, что я родом из Нима…
– Гугенотское гнездо… – довольно явственно пробормотал хозяин.
– Ага, вот именно, – живо подтвердил Планше. – Доброму католику там, пожалуй что, и неуютно. Вот взять хотя бы моего дядю… Он, изволите ли знать, ваша милость, поневоле притворялся гугенотом, так уж вышло, куда прикажете деваться трактирщику, если ходят к нему в основном и главным образом гугеноты? Вот он и притворялся, как мог. А потом, когда он умер и выяснилось, что все эти годы он был добрым католиком, гугеноты его выкопали из могилы, привязали за ногу веревкой и проволокли по улицам, а потом сожгли на площади.
– Черт возьми! – искренне воскликнул д'Артаньян. – Куда же, в таком случае, смотрели местные власти?
– А они, изволите знать, как раз и руководили всем этим, – поведал Планше. – Вы, ваша милость, должно быть, жили вдалеке от гугенотских мест и плохо знаете, что там творится… Особенно после Нантского эдикта, который они считают манной небесной…
– И что же дальше?
– А дальше, ваша милость, не повезло уже мне. Вам не доводилось слышать сказку про мельника, который на смертном одре распределил меж сыновей наследство таким вот образом: одному досталась мельница, второму – мул, а третьему – всего-навсего кот?
– Ну как же, как же, – сказал д'Артаньян. – В наших местах ее тоже рассказывали…
– Значит, вы представляете примерно… Вообще-то, у нас было не совсем так. Надо вам сказать, двух моих младших братьев отец отчего-то недолюбливал, бог ему судья… И мельницу он оставил мне, старшему, а им – всего-то по двадцать пистолей каждому. Только им такая дележка пришлась не по нутру. Хоть отец мой и был открытым католиком и нас, всех трех, так же воспитывал, но мои младшие братья, не знаю уж, как так вышло, вдруг в одночасье объявились оба самыми что ни на есть гугенотами…
– Постой, постой, – сказал д'Артаньян, охваченный нешуточным любопытством. – Начинаю, кажется, соображать… А ты, значит, в гугеноты перекинуться не успел?
