Что так младенец немощен и мал.
Он только понял, что за это тело
Он всё бы отдал, чем душа владела,
И то свершил, чего не совершал.
Но вдруг ребёнок сморщил свой носишко
И раз чихнул.
— Чихать умеет, вишь-кo, —
Промолвил с уважением отец.
— А как же звать его? Серёжка, Мишка? —
«И впрямь, как звать его? — подумал он. —
И почему же каждое созданье
Не знает, каково его названье.
За чем на свете тысячи имён?
И странно, что приобретаешь имя,
Которое придумано другими.
А сам бы как назвал себя?»
Трудна
Была та мысль его про имена.
Он бросил думать и сказал:
— Жена,
Пусть сын наш будет Павел. —
И она,
Чуть улыбнувшись, отвечала: — Ладно.
Они всегда ведь с мужем жили ладно.
И вот они пришли домой. И в люльку
Плетёную ребёнка положили,
Чтоб он там спал покуда день и ночь,
Пока пробрезжит свет в его глазах
И первый смысл его коснётся слуха.
А впрямь ли так он нем, и слеп, и глух?
Молчал отец. Жена дитя качала.
И это тоже было лишь начало.
С женой дрова пилили. А колоть
Он сам любил. Но тут нужна не сила,
А вольный взмах. Чтобы заголосила
Берёзы многозвончатая плоть.
Воскресный день. Сентябрьский холодок.
Достал колун. Пиджак с себя совлек.
Приладился. Попробовал. За хатой
Тугое эхо ёкнуло: oк-oк!
И начал. Вздох и взмах, и зык, и звон.
Мужского пота запах грубоватый.
Сухих поленьев сельский ксилофон.
Поленец для растопки детский всхлип.
И полного полена вскрик разбойный.
И этим звукам был равновелик
Двукратный отзвук за речною поймой.
А Цыганов, который туговат
Был на ухо, любил, чтоб звук был полон.
Он так был рад, как будто произвёл он
И молнию, и грозовой раскат.
Он знал, что в колке дров нужна не сила,
А вздох и взмах, чтобы тебя взносило
К деревьям — густолистым облакам,
К их переменчивым и вздутым кронам,
К деревьям — облакам тёмно-зелёным,
К их шумным и могучим сквознякам.
Он также знал: во время колки дров
Под вздох и взмах как будто думать легче.
Был истым тугодумом Цыганов,
И мысль не споро прилегала к речи.
Какой-нибудь бродячий анекдот
Ворочался на дне его рассудка.
Простейшего сюжета поворот
Мешал ему понять, что это шутка.
«У Карапета тёща померла…»
(Как вроде у меня; а ведь была
Хорошая старуха.) «Он с поминок
Идёт…»
(У бабы-то была печаль.
Иду, а вечер жёлтый, словно чай.
А в небе — галки стаями чаинок.)
«И вдруг ему на голову — кирпич.»
Он говорит: «Она уже на небе!»)
(Однако это вроде наш Кузьмич,
Да только на того свалились слеги,
Когда у тёщи в пасху был хмелён…)
Тут Цыганов захохотал. И клён,
Который возрастал вблизи сарая,
Шарахнулся. и листьев легион взлетел.
И встрепенулась птичья стая.
И были смех, и вдох, и зык, и звон.
— Что увидал? — сходя с крыльца резного,
Хозяина спросила Цыганова.
— Да анекдот услышал однова.
Давай, хозяйка, складывать дрова.
Под утро снился Цыганову конь.
Приснился Орлик. И его купанье.
И круп коня, и грива, и дыханье,
И фырканье — всё было полыханье.
Конь вынесся на берег и в огонь
Зари помчался, вырвавшись из рук
Хозяина. Навстречу два огня
Друг к другу мчались — солнца и коня.
И Цыганов проснулся тяжело.
Открыл глаза. Ему в груди пекло.
Он выпил квасу, но не отлегло.
Пождал и понял: что-то с ним не так.
Сказал:
— Хозяйка, нынче я хвораю. —
С трудом оделся и пошёл к сараю.
А там, в сарае, у него — лежак,
Где он любил болеть.
Кряхтя прилёг
И папироску медленно зажёг.
И начал думать. Начал почему-то
Про смерть: «А что такое жизнь — минута.
А смерть навеки — на века веков.
Зачем живём, зачем коней купаем,
Торопимся и всё не успеваем?
И вот у всех людей удел таков.»
И думал Цыганов:
«Зачем я жил?
Зачем я этой жизнью дорожил?
Зачем работал, не жалея сил?
Зачем дрова рубил, коней любил?
Зачем я пил, гулял, зачем дружил?
Зачем, когда так скоро песня спета?
зачем?»
и он не находил ответа.
Вошла хозяйка:
— Как тебе? —
А он:
— Печёт в груди. — И рассказал ей сон.
Она сказала:
— Лошади ко лжи.
Ты поболей сегодня, полежи; —
Ушла. А он всё думал:
«Как же это?
Зачем я жил? Зачем был молодой?
Зачем учился у отца и деда?
Зачем женился, строился, копил?
За чем я хлеб свой ел и воду пил?
