— Баи… — бормотал он на ходу. — Вот тебе и баи! Все кувырком пошло. Выходит, дочка моя умнее байского сына? Саляхетдин, выходит, умнее муллы? Народ, выходит, умнее министров? Один я как был дураком, так дураком и остался? Нет, Хусаин, пора и тебе за ум браться. Пора разобраться, за какую вожжу тянуть.
Задумавшись, он чуть не налетел на Гапсаттара, стоявшего возле тротуара.
— Дядя Хусаин, здравствуйте! — крикнул Гапсаттар. — Поздравляю вас, дядя Хусаин.
— Здравствуй, сынок, спасибо, — сказал Хусаин и, улыбнувшись, поплелся дальше.
«Вот и этот мальчишка, выходит, умнее бая, — подумал он, — даром, что у бая много денег было. Ума-то бай не нажил».
Весна и солнце делали свое дело.
Давно ли горы черного снега лежали вдоль мостовых? Давно ли первые ручейки талой воды прожурчали, сбегая к набухшим рекам? А вот уже и Казанка пошла, сломав грязный лед. Вот двинулась и Волга, круша и кружа сверкающие на солнце льдины.
В тот год ледоход был бурный и разлив высокий. Чуть не весь город вышел в те ясные дни смотреть на ледоход. И старые и молодые подолгу стояли на берегу и смотрели, как, кружась и догоняя друг друга, ломаются толстые льдины. Бабушки, неловко присев, черпали горсточками мутную весеннюю воду и умывали ею маленьких внуков, веря в чудодейственную силу такого омовения.
На Адмиралтейской дамбе с утра до вечера толпился народ. Трамваи тут шли переполненные так, что даже городские мальчишки не могли протиснуться.
А когда проплыли последние льдинки по Волге и вода начала спадать, над городом повисли низкие тучи, и сильный дождь в один день смыл всю грязь, накопившуюся в эту трудную зиму.
И казалось, что не только улицы, но и сам воздух стал чище после этого дождя.
Люди и дышали глубже, и смеялись громче, и шагали легче. Повсюду пахло набухшими почками, кое-где уже травка выбивалась, и по всему городу на карнизах крыш и на ветвях деревьев с утра до ночи не умолкали птицы.
И вот однажды, когда уже зазеленели луга и свежая листва шумела на деревьях, с утра толпы народа хлынули на улицы города и, как вода в половодье, залив мостовые и тротуары, двинулись к Казанскому кремлю с красными знаменами в руках, с красными флагами, с плакатами шириной во: всю улицу. Сверкая в лучах весеннего: солнца, гремели трубы оркестров, песни лились над городом.
Победивший народ впервые свободно, встречал день Первого мая. Мыловары и суконщики, печатники и грузчики, мукомолы и кожевники шли не оглядываясь, не боясь, что вот-вот налетят казаки с шашками наголо. Шли и знали, что им теперь не нужно прятать свою радость от полиции, от купцов и фабрикантов. Шли твердым шагом, ступая по родной земле, и каждым шагом, каждой песней, каждой улыбкой как бы говорили: «Все тут наше. Мы здесь всему хозяева».
В то утро вышел на улицу и Матали. Пристроившись в хвосте колонны красноармейцев, со знаменами вышедших из казармы, он старался шагать в ногу с ними, громко топая новыми ботинками по камням мостовой. Пройдет шагов двадцать, отстанет, бегом: догонит колонну и снова шагает, гордясь гимнастеркой, подпоясанной брезентовым ремнем, и красноармейской фуражкой с звездочкой и, главное, красным бантом, горящим у него на груди.
Ему казалось, что весь город смотрит на него. А на него и правда многие смотрели, особенно мальчишки, шнырявшие в толпе и завистливыми взглядами провожавшие маленького красноармейца.
И вдруг все лица обернулись кверху. Посмотрел на небо и Матали. Там, в небе, со стороны Арского поля показался аэроплан. Он низко летел над городом, стрекоча мотором, развернулся, взмыл в вышину, так, что не слышно стало треска мотора, снова спустился совсем низко, так низко, что стало видно лицо летчика в черном шлеме и в больших очках. Подняв руку в кожаной перчатке, летчик помахал ею, приветствуя толпу, крикнул что-то, но никто не понял, что он кричит.
Матали стоял посреди мостовой, провожая самолет глазами. Он не заметил, как ушла вперед колонна. Зато он первый заметил, как летчик бросил за борт какой-то предмет вроде маленького ящичка. Вот этот ящичек развалился в воздухе, и сотни разноцветных листовок, трепеща и раскачиваясь, как осенние листья, стали падать на землю.
