Тамми действительно вернулся. Ничуть не изменившись, в той же нелепой одежде, разве что немного похудевший, но такой же оживленный. Он взялся сгребать первые опавшие листья, по-прежнему насвистывая — на этот раз гитарный концерт Родирго. Эбигейл в джинсах и ярко-красном свитере вышла на улицу помочь Тамми. Они устроили костер, и бледный дым серым перышком потянулся вверх в неподвижном осеннем воздухе. Тамми отступил от костра и встал, опираясь на метлу. Их глаза встретились над огнем. Он улыбнулся Эбигейл и сказал:
— Вам очень идет красное. Никогда раньше не видел вас в красном.
Она смутилась, но в то же время обрадовалась. Ей уже много лет не говорили таких искренних и внезапных комплиментов.
— О, это всего лишь старый свитер.
— Но цвет очень хорош.
Его слова согревали ей душу весь тот день. На следующее утро она отправилась в деревню за покупками. Рядом с аптекой располагался небольшой магазинчик готового платья — он открылся совсем недавно. В витрине она увидела платье. Шелковое, очень простое, с аккуратным пояском и юбкой в глубокую складку. Платье было красное. Поспешно, чтобы не передумать, Эбигейл вошла в магазин, примерила платье и купила его.
Она не объяснила Ивонне причину своей неожиданной покупки.
— Красное? — спросила та. — Но, дорогая, ты же не носишь красное.
Эбигейл прикусила губу.
— Ты считаешь, оно слишком яркое? Слишком молодежное?
— Ну конечно нет! Я просто удивилась, что ты его купила, — для тебя это как-то нехарактерно. Но я ужасно рада. Нельзя же вечно ходить в какие-то тусклых одеяниях. Одна моя прабабка дожила до восьмидесяти четырех лет и всегда приходила на похороны в шляпке сапфирового цвета, да еще с перьями.
— Какое отношение это имеет к моему платью?
— Пожалуй, никакого. — Они рассмеялись словно школьницы. — Я рада, что ты его купила. Обязательно устрою званый ужин, чтобы ты смогла его надеть.
Но в октябре жизнерадостный свист вдруг прекратился. Тамми явился на работу молчаливый, погруженный в себя. Эбигейл, придя в ужас от мысли о том, что он задумал уволиться, набралась мужества и поинтересовалась, все ли в порядке. Нет, не в порядке, ответил он. Поппи ушла. Забрала детей и уехала к матери в Лидс.
Эбигейл была сражена. Она присела на раму, за которую крепился тент над грядкой с огурцами, и спросила:
— Навсегда?
— Нет, не навсегда. Сказала, что просто съездит в гости. Но мы с ней поссорились. Ей надоело жить в коттедже у каменоломни, и я не могу ее за это винить. Она боится, что дети свалятся в карьер, а малыш стал сильно кашлять по ночам. Она говорит, это из-за сырости.
— Что ты собираешься делать?
Он сказал:
— Я не могу вернуться назад в Лидс. Не хочу снова жить в городе. Только не после всего этого. — Он сделал неловкий жест, словно обводя рукой сад, лес, полыхающие осенними цветами бордюры, золотистые дубовые листья…
— Но ведь речь идет о твоей жене… И твоих детях.
— Она вернется, — сказал Тамми, но голос его прозвучал неуверенно.
Сердце Эбигейл заныло, исполненное сочувствия. В полдень, когда он взялся за свой скудный ланч, она налила в миску супа и отнесла ее в сад, где Тамми сидел, скрюченный и несчастный, у стены оранжереи.
— Если жена пока не может о тебе позаботиться, это должна сделать я, — сказала она, а он признательно улыбнулся и взял миску.
Как ни удивительно, но Поппи с детьми вернулись, а вот веселого свиста по-прежнему не было слышно. Эбигейл чувствовала себя исполнительницей второстепенно роли в сериале «Непростая судьба Тамми Хоуди». Она говорила себе, что Тамми и Поппи — муж и жена, что их проблемы ее не касаются. Что она не должна вмешиваться.
Однако оставаться в стороне становилось сложнее. Примерно через неделю Тамми спросил, не окажет ли она ему небольшую услугу. Услуга заключалась в том, что Эбигейл должна была купить одну из его картин.
Она сказала:
— Но я никогда не видела твои картины.
— Я привез одну с собой. На заднем сиденье велосипеда. Она в раме.
Эбигейл смотрела на него, сжавшись от неловкости. Он пошел к велосипеду и вернулся с большим свертком в мятой коричневой бумаге, перевязанным бечевкой. Тамми развязал узел и протянул картину Эбигейл.
