Дьяки испуганно отворотили рожи от воеводы, смекнув намек скомороха. Но тут же вышли из положения: грохнули хохотом, указывая перстом то на кукольного пана, то на скачущего тотемского дурачка Ваньку, делая вид, что шутка относится только к нему одному.
Воевода налился черной кровью, сжал кнут… Но вот ведь в чем сила лицедейства театрального… «Аллегория!» – сказал бы книжный отец Логгин. И не ударишь ту аллегорию кнутом, и не отправишь на правеж, и не вздыбишь на дыбе. Произнесены словеса глумливые, но поди узнай, о воеводе али об дурачке Ваньке? Орефа Васильевич усмехнулся сквозь зубы, оглядел зрителей. Все дружно, открыв рты, взирали в сторону деревянной куклы.
– Господин Орефа Васильевич, – поклонился один из сопровождающих. – Зри, какова там плясавица пляшет!..
Завидев голый пуп и насурьмленные брови плясуньи, воевода двинул коня в сторону.
А Истома ловко разыграл изрядную шутку. Забаву эту знали уж по всей Московии, но до сиверских краев она еще не дошла, так что и неискушенные тотьмичи приняли ее внове и всерьез. А глума была презабавная! Подбежал к Истоме подсадной человек, свой же скоморох, и завопил об украденном кошеле.
– Обокрали, люди добрые! Как есть обчистили!
– А много ли кун было в мошне? – театрально кричал Истома.
Тотьмичи дружно завистливо охнули, услыхав, какая сумма досталась неведомому татю.
– На воре шапка горит! – вдруг истошно, как на пожаре завопил Истома.
И в тот же миг один из зрителей схватился за высокую меховую шапку на своей главе.
– Держи вора! – зашумели тотьмичи.
И быть бы несчастному с вырванным пупом, да Истома, хохоча, признался в шутке.
Ухватившегося за шапку побили было немного, но он отбоярился, мол, блоха в голову попала, видать от дурачка Ваньки, потому и схватился за шапку.
Когда всеобщее возбуждение улеглось, и малый из акробатов обошел публику с разношенным колпаком, в который полетели медные куны и сласти, началось новое представление. Над занавесом поднялись зело пестро намалеванные виды Иерусалима. Готовилось самое драматическое представление в репертуаре Истоминого театра: распятие Христа. Тотьмичи, с колыбели знавшие об событиях на святой горе, тем не менее внимали, как дети. Бабы зашмыгали носами, когда с деревянного Христа сорваны были холщовые одежды, а на главу его воздет колючий венец. Ребра Христа были подведены коричневой краской, отчего худоба Его была еще более щемящей. Когда на голове сына Божьего оказался венец, из-под волос его вдруг потекла кровь!! Толпа охнула. Все принялись креститься. Несколько человек рухнули на колени. В голос заплакал какой-то мальчонка. Феодосья раскрыла уста и вдохнула разверзнувшейся легочной жилой морозный воздух. В главе ея зашумело, перед зеницами поплыли кровавые пятна… Молотки, которыми прибивали гвоздями Христа, били Феодосье в виски. В сердце словно веретено воткнулось, пришпилив его к становой жиле, так что не могла Феодосья ни вздохнуть ни охнуть. Она повела руками, ища опоры…
Крест с распятым Иисусом начал медленно подниматься над занавесом.
И внезапу Феодосия оттолкнула Марию и бросилась к балагану. Она вытянула руку с перстнем из-под шубы и вырвала тело Господне с креста!! Посыпались облупившиеся деревянные гвозди. Над пологом появились две кудлатые головы с растрепанными рыжими бородами и конопатыми носами. Кабы не видавшие виды шапки, головы те можно было принять за две миски горохового киселя, в который неведомо как попала солома. Это кукольники тянули шеи, недоумевая, куда делся из их рук распятый сын Божий?! Прижав Христа к груди, Феодосия развернулась к зрителям. Тотьмичи дружно выдохнули разинутыми ртами. Истома от неожиданности оторопел, но через мгновение охапил Феодосью вместе с деревянным Иисусом. Голубые, словно небесный аквамарин, Феодосьины глаза оказались впряме от Истоминого лица. Он вдохнул запах заушин, пахнувших оладьями и елеем, и ретивое его наполнилось горячей кровью.
– Пусти, дерзостник, – опахнув лицо Истомы теплым дыханием, произнесла Феодосья.
Истома ослабил хватку. Феодосия, пылая, вырвалась из рук скомороха и ринулась к толпе. Зрители очнулись и радостно загомонили. Забыв об Истоме, Феодосья с ликованием подняла Господа над головой, краем отметив, что под повязкой Иисуса нет никакого срама, и передала его в чьи-то руки. Иисус плыл над толпой, окропляя тотьмичей кровью.
