Ринсвинд разглядывал Сундук.
А вы пока повнимательнее разглядите Ринсвинда.
Посмотрите на него. Тощий, подобно большинству волшебников, он одет в тёмно-красный балахон, по которому потускневшими блестками вышито несколько магических знаков. Кое-кто может принять его за простого ученика чародея, сбежавшего от хозяина из протеста, скуки, страха и ещё теплящегося желания женщин. Однако шею Ринсвинда украшает цепь с бронзовым октагоном, сразу выдающая выпускника Незримого Университета, высшей школы магии, чей перемещающийся в пространстве и времени трансцендентно-архитектурный комплекс находится одновременно и Там, и Тут. Выпускники этого учебного заведения обычно могут претендовать по меньшей мере на степень мага, но Ринсвинду — после одного злополучного события — пришлось покинуть Университет со знанием одного-единственного заклинания. Теперь волшебник болтался по городу, зарабатывая на жизнь своей врождённой способностью к языкам. Работать он особо не любил, но отличался живым умом и своими пронырливыми повадками напоминал смышлёного грызуна. Кроме того, он с первого взгляда мог распознать древесину груши разумной. Как раз сейчас он на неё и смотрел — смотрел и не мог поверить своим глазам.
Архимаг, приложив величайшие усилия и затратив огромное количество времени, мог надеяться в конечном итоге заполучить небольшой посох, сделанный из груши разумной. Это редкое дерево растет только там, где в древности водилась магия, поэтому даже во всех городах Круглого моря не найдется двух посохов из груши разумной. Что же касается огромного сундука… Ринсвинд провёл в уме быстрые подсчеты и пришел к выводу, что, даже если бы сундук был до отказа набит звёздными опалами и кусками золотоносной руды, всё равно его содержимое не стоило бы и десятой части его содержащего. На лбу волшебника запульсировала нервная жилка.
Ринсвинд поднялся на ноги и направился к троице у стойки.
— Могу я чем-нибудь помочь? — осведомился он.
— Отвали, Ринсвинд, — рявкнул Пузан.
— Я всего-навсего подумал, что, может, стоит обратиться к этому господину на его родном языке, — мягко предложил волшебник.
— Он прекрасно обходится без твоей помощи, — парировал трактирщик, но всё же отступил.
Ринсвинд вежливо улыбнулся чужестранцу и произнёс пару фраз по-химерски. Он гордился тем, что бегло говорит на химерском, но чужеземец лишь удивлённо поглядел на него.
— Ничего у тебя не выйдет, — знающе покачал головой Хью. — Видишь ли, всё дело в этой книжонке. Она советует ему, что сказать. Колдовство, одно слово.
Ринсвинд перешел на высоко-борогравийский, затем на ванглемешт, сумтри и даже на чёрно-оругуйский язык, в котором нет ни одного существительного и только одно прилагательное, да и то неприличное. Каждая попытка была встречена вежливым непониманием. Отчаявшись, Ринсвинд решил испробовать язык варваров Троба, и тут лицо маленького чужестранца расплылось в довольной улыбке.
— Ну наконец-то! — воскликнул он. — Мой добрый друг! Это замечательно![2]
— О чём это вы? — подозрительно осведомился Пузан.
— Что сказал трактирщик? — поинтересовался приезжий.
Ринсвинд сглотнул.
— Пузан, — сказал он, — чужеземец просит принести две кружки твоего лучшего эля.
— Ты понимаешь его?
— О, конечно.
— Скажи ему… скажи, что мы очень рады его прибытию. И скажи, что еда стоит… э-э… один золотой.
На какое-то мгновение лицо Пузана напряглось — словно некая ожесточенная внутренняя борьба происходила в трактирщике, — и после секундного колебания он во внезапном порыве щедрости добавил:
— Твой завтрак я тоже включу в его счёт.
— Чужеземец, — ровным голосом сказал Ринсвинд, — если ты останешься здесь, то к ночи тебя либо зарежут, либо отравят. Только не переставай улыбаться, иначе меня постигнет та же судьба.
— Да что вы! — воскликнул приезжий, оглядываясь по сторонам. — Здесь так очаровательно! Настоящий морпоркский трактир. Знаешь, я так много о них слышал. Ты посмотри, какие своеобразные старые балки. И такие солидные…
Ринсвинд быстро глянул вокруг себя на тот случай, если утечка магии из расположенного за рекой Квартала Волшебников вдруг перенесла их в какое-то другое место. Но нет, всё тот же зал «Барабана» — покрытые пятнами копоти стены; пол, устланный гниющим тростником, поверх которого валяются трупики безымянных жучков; прокисшее пиво, которое не столько покупалось, сколько бралось напрокат. Ринсвинд попробовал примерить этот образ к слову «своеобразный» или, скорее, к его ближайшему тробскому эквиваленту, звучащему как «эта приятная странность конструкции, встречающаяся в коралловых домиках, поедающих губки пигмеев с полуострова Орохаи».
