(Из тюремного дневника)
(Взятые без всякого основания, мы две недели дожидались допроса и дождались следствия не над собой, а над теми, кто нас арестовал. Теперь их допрашивают, а нас вовсе забыли.
Опозоренные, осрамленные, за железной решеткой, в вонючей камере сидели и разговаривали вообще о суде. Кто-то сказал:
– Русский человек не любит, боится суда, по учению одной нашей секты – суд есть сила греха.
Присяжный поверенный возмутился:
– Какая нелепость – боязнь суда: человечество за все время своего существования нажило всего две общественные идеи: суда и веротерпимости.
Другой адвокат прибавил:
– И, прежде всего, это выражение «суд есть сила греха» – безграмотно, суд не сила, а процесс.
Я вспоминал, обдумывая спор, про Николу Сидящего в Холмогоре: сидит в мясных рядах на стуле перед своей лавкой скупой и мрачный Никола, слова не скажет ни с кем; и вдруг подымается (запой – час пришел) и начинает лупить кулаком всякого, кто подойдет, а желающих получить удар много, строятся в очередь. На другой день у Николы Сидящего опять очередь: побитые получают деньги, и всем Никола Сидящий дает, потому что нет ничего страшнее для него суда.
– Вот вам, – сказал я адвокатам, – пример русской логики: для вас суд есть процесс, а для нас сила, и выражение «суд есть сила греха», по-моему, правильно.
Спор наш обрывается словами надзирателя из коридора:
– Идет комиссар, не нужно ли вам что-нибудь заявить.
Дождались! Все бросились к решетке, облепили ее, как в зверинце, когда животному принесут что-нибудь с воли.
Не за обезьяньим лакомством бросились к решетке, нет! Мелькнула надежда, возможность хоть какого-нибудь суда. Два маленьких чиновника говорили адвокату:
– Ну, мотивируйте как-нибудь, помогай вам Бог!
В коридоре по ту сторону решетки показался представитель тех наследников старого 9-го января, теперь торжествующих и проматывающих свое благодатное дорогое наследство. У него широкая шляпа, на шее черный шарф, не смотрит на нас и стоит к нам скуластой щекой.
– Не желаете ли что-нибудь заявить?
Адвокат «мотивирует»:
– Сидим две недели, обвинение не предъявлено, допроса нет, мы требуем допроса!
– Только-то!
– Чего же вам больше?
– А не предлагали ли вам освободиться за деньги?
Ответа мы не даем. Адвокат говорит мне:
– Ваша правда, в России – суд есть сила греха.
Россия не погибнет (из дневника)
30 декабря
Когда я стучусь к соседу Ремизову и прислуга через дверь спрашивает: «Кто там?» – я говорю свой пароль по-киргизски:
– Хабар бар?
Значит: есть новости?
– Бар! – отвечает Настя. – Есть.
И слышу через дверь, как она громким шепотом говорит Ремизову:
– Грач пришел!
Она так проста, что чужой язык вызывает в ее представлении образ Грача; очень белая, ходит всегда в белом платочке и родом из Белоруссии.
Раз я спросил ее о новостях, и она мне ответила:
– Есть новости, только худые: Россия погибла.
– Неправда, Настя, – сказали мы, – пока с нами Лев Толстой, Пушкин и Достоевский, Россия не погибнет!
– Как, – спрашивает, – Леу?
– Толстой.
– Леу Товстой.
С трудом заучила Пушкина, а Достоевский почему-то дался очень легко.
– Значит, они нами правят? – спросила Настя.
– Вот в том-то и беда, что не они, а самозванцы. Как-то пришел к нам в гости поэт Кузмин, читал стихи. Настя подслушивала и потом спрашивает:
– Это Леу Товстой?
Пришел поэт Сологуб, тоже читал стихи.
– Это Леу Товстой?
Очень ей нравятся стихи, так нравятся, что будь ее воля, всех бы за стихи царями поставила.
Как-то на улице против нашего дома обрезали очередь: не хватило хлеба. Очередь превратилась в митинг, один оратор говорил народу, что Россия погибла и будет Германской колонией.
– Не верьте, товарищи, – закричала Настя, – пока с нами Леу Товстой, Пушкин и Достоевский, Россия не погибнет!
