Цвет и крест - страница 43

Смиренным людям, униженным и оскорбленным, Достоевский давал утешение: «Терпите, Константинополь будет наш! Се буде, буде!»

И жили, терпели, и много делали доброго, пока недостижимый идеал не приблизился: иностранный флот вошел в Дарданеллы, русские войска готовы были ворваться в Болгарию. В это время один профессор в «Биржевых Ведомостях» предсказывал тем, кто имеет дачу в Крыму: обесценятся эти дачи потому, что каждому интереснее устроить свой уют на Босфоре.

Сентиментальная серая обезьяна протянула свои лапы в город невидимый и стыдливо спряталась: мы – православные.

Так случилось и с другой половиной ночного крика в дровах:

– Мы – товарищи!

На каком-то митинге говорили о Царстве Божием на земле и мало-помалу перешли на богатство царя, и кто-то, какой-то мещанин, бывший раз в Зимнем дворце, сказал, что у царя во дворце все золотое: и столики золотые, и подсвечники по столикам золотые, и стены все отделаны золотом.

– А говорят, что все золото в Америке.

Ворвались теперь в Зимний дворец и давай выбивать штыком из стен золото. Много, говорят, нашвыряли золота, взяли в руки – бронза! И столики, и подсвечники – медные.

Тогда зарычала Горилла: «Обман!»

Итак, не вышло ни «мы – православные», ни «мы – товарищи», и скучает Архангел у закрытых врат царства Божия на земле и на небе: не хотят идти туда люди поодиночке, называя свои имена, а всех разом пустить невозможно.

День прошедший, тринадцатый день сидящего на троне Аваддона, отмечаю как день всеобщей голодовки: так похоже на сиденье в тюрьме, так похоже все на голодную забастовку. Сосед мой, художник, все время войны и революции писал картину, теперь он сказал:

– Нет, не могу!

На улице зазимок, в комнате от снега светлей. Бывало, радуешься, вспоминаешь провинцию, где при первом снеге говорят:

– С обновкой, с обновкой!

Теперь тупо думаешь о голодной и разутой армии и о каких-то блуждающих корпусах. Время от времени приходит с фронта корпус для освобождения Петербурга и, постояв вблизи, куда-то уходит. Блуждающие корпуса напоминают мне слышанное в детстве про умирающую женщину загадочное: «У нее блуждающая почка!»

Так похоже теперь на умирание близкого человека: мать умирает. Съехались наследники, близкие и самые отдаленные родственники. Знают, что завещание сделано без нотариуса и двух свидетелей. Кто любил покойную, стремится не довести дележ до суда, кто с боку-припеку всячески поселить раздор: любящих мало, их деятельность ослаблена внутренней необходимостью быть пристойными при кончине, горе не дает думать о наследстве, и все дело у тех, кто с боку-припеку.

Посетил меня клоп с папироской в губах, стал разговаривать о политике: все клопы замечательные политики. Признает огромное мировое значение за большевистским переворотом.

– Россия, – сказал он, – со всеми своими естественными богатствами представляет колоссальное наследство. Большевики разорвали завещание, спутали все расчеты и вызвали мировой передел. – И прибавил о значении кусающихся насекомых вообще: – Велик ли клоп, а укусит ночью и громада-человек просыпается.

На октябрьское восстание гарнизона у меня устанавливается такой взгляд: это нападение первого авангарда разбегающейся армии, которая требует у кого-то мира, тепла и хлеба. Поистине их гонит сила вещей, и все эти страшные большевики не больше, как страшная сила вещей.

Из керосиновой очереди приходит моя хозяйка и сообщает свою очередную новость:

– Ленин хочет объявить Германии войну.

Причины – дерзкий ответ Вильгельма большевикам на их предложение всеобщего сепаратного мира. Хозяйка видела двух матросов Балтийского флота, и они будто бы сказали: «Будем драться до полной победы!»

Этот героизм напоследок – очень русское явление, у горьких пьяниц и всяких пропащих людей он выражается словами: «А захочу, и буду хорош!» К сожалению, этот героизм напоследок не имеет почти никакого значения в современной войне, и я предпочел бы ему обыкновенное состояние честного человека: пока не поздно сознать свою ошибку и пойти искренно навстречу свободе выборов в Учредительное собрание