– Такие сны ужасной быстроты бывают за то, что тело человека лежит в могильной неподвижности. Не за то ли и нам, русским, больше всего досталось от этой жестокой войны, что столетия мы лежали неподвижно?
<Без названия>
(Рукописные вставки М. М. Пришвина.)
…в деревне угощали меня свежиной, пирогами, яичницей и все говорили:
– Да разве мы вас выгоняли?
– С вашего согласия.
– И нашего согласия не было.
– Кто же меня выгонял?
– Никто вас не выгонял, да что вы, нишь вы худое что нам делали, как матушка ваша, царство ей небесное, благодетельнице.
И пр.
На прощанье сказал мне один:
– И как это сразу им народ повинился?
Вот опять иду в город по большаку, что это там впереди виднеется, гора не гора… гора – вороны на падали, а поле, где падаль лежит, все голубое, один василек вместо гречихи и проса: советское поле!
Тут, помню, «трахтор» работал, все дивились, и митинги собирали, и речи говорились о том, что крестьянин избавляется от сохи, вспахали машиной, а прополоть руками не пропололи, и выросли одни васильки! Я смотрю и чувствую, где зеленые точки с серо-темной земли смотрят на меня, как глаза, и рот земляной открывается, злословит.
– За что, за что? – шепчу я.
– За шляпу, – отвечает земля зелеными глазами.
Какая тишина в осенних полях, далеко где-то молотилка, будто пчела жужжит, а войдешь в лес, там с последним взятком пчела жужжит как молотилка – так тихо! Земля под ногами, как пустая бунчит.
Подхожу к людям в ночном с лошадьми.
– Был мороз?
– Был, да росою обдался.
Люди эти, пролежавшие всю ночь на тулупах, просты, как полевые звери, и разговор их был про зайца, которому корова наступила на лапу, – все смеялись, что заяц вился под коровой, а она жевала и ничего не знала; про куманьков, что они хотели дать народу свободу, а дело их перешло на старинку, работа и при них, выходит, все равно «на чужого дядю»; про то, как из лака с помощью соли спирт добывать; про немцев, которые из дерьма масло делают; про лисицу, про выборы, и где керосин раздобыть, и как лампу керосиновую переделать на масляную, про махорку, и набор Красной Армии, и про дурное правительство.
– Друзья, – сказал я, – мы заслужили наше правительство.
– Да, мы заслужили! – ответили они дружно.
И я удалился от них рубежом, поросшим муравою, в Семиверхи, где сходятся земли семи разоренных владельцев. Светлый водоем в парке, обрамленный осенними цветами деревьев, как затерянное начало светлого источника, встретился мне на пути. Тут с разноцветных деревьев, кленов, ясеней, дубов и осин я выбираю самые красивые листы и готовлю из них цвет совершенной красоты.
Вот я вижу теперь ясно, как нужно жить, чтобы вечно любить мир и не умирать в нем: «Друг мой, – шепчу я, – не входи до срока в алтарь исходящего света, обернись в другую сторону, где все погружено во мрак, и действуй силой любви, почерпнутой оттуда, и дожидайся в отважном терпении, когда голос тайный позовет тебя обернуться и принять в себя свет прямой».
Источник радости и света встретился мне на пути, но я не раз встречался так в жизни и потом скоро терял. Как удержать мне в памяти тропинку, по которой пришел я сюда, навсегда?
В пении последней пчелы я слышу голос:
– Передай любимому цвет свой и возьми крест!
Тогда в этих цветисто-разукрашенных деревьях, кажется мне, складываются знакомые лица, и совершается тайна посвящения.
Выхожу на опушку леса, в поля уже дано знать о моей радости в лесу, синеют скрещенные верхи, ликуя, поднимается в прозрачность последний жаворонок. Вот по скрещенным верхам поднимаются двое каких-то, вероятно, обыкновенных людей, но как чудесно изукрашена земля под их ногами, такие тонкие зеленые кружева!
Выше и выше поднимаются, и затерялись на рубеже, поросшем муравою, в полях молодой озими.
Я малодушно растерялся перед наступающей в поле тьмой, но и тьма не могла закрыть моего радостного мира: еще не успела потухнуть вечерняя заря, как с другой стороны поднималась луна, свет зари и свет луны сошлись вместе, как цвет и крест в ярких сумерках.
Какая тишина в ярких сумерках полей! Как пустая бунчит под ногою земля, зажигаются звезды, пахнет глиной родной земли – невозможная красота является в ярких сумерках, когда расстаешься навсегда с родной землей.
