Бжа диа чкими,
Тута мума чкими,
Хвича-хвича мурицхепи,
Да до джима чкими.
На поляну вышел мальчик лет пятнадцати, сын кормилицы.
— Гугута, помоги мне. Возьми девочку, она спит.
Гугута принял спящую маленькую княжну, бережно устроил на руках, прижав к груди. Кормилица взяла за руку Цотнэ, и все четверо пошли к дворцу, сверкающему огнями…
…Но не поляну со светлячками видит ночью мальчик Цотнэ.
Вот прикованный цепями к высокой скале Кавкасиони дремлет он, опустив голову и смежив веки. Как ни странно, улыбка играет у Цотнэ на губах. Он давно уж привык к цепям. Они врезались в его тело, срослись с ним и стали частью его самого. От них уже нет никакого неудобства. Холодное вначале железо давно нагрелось от теплоты его тела. Теперь от железа исходит тепло, проникает в Цотнэ приятной, сладкой истомой. Да, цепи срослись с телом, проникли в него до костей. Нескончаемая мука превратилась в блаженство, и герой, прикованный к скале Кавкасиони, недоумевает: как же должно исполниться пророчество, как же спадут в конце концов эти цепи, сковывающие его с незапамятных времён, и как же он будет жить без них? Но до этого ещё далеко. К тому же наступает четверг, кузнецы опять застучат по наковальне, и цепи, истончившиеся и ослабевшие за неделю, опять восстановятся во всей толщине и крепости.
В небе зашумело, и прикованный приоткрыл глаза.
Первые лучи солнца осветили снежные пики Кавкасиони. По земле движется широкая тень. Она движется, покачиваясь и вздрагивая. Прикованный к скале понимает, что это летит орёл. Летит, чтобы терзать его печень. Так присудили боги.
Было время, когда одна мысль об этом орле приводила героя в ужас. Но с тех пор протекли столетия. Сначала осуждённый просто свыкся с тем, что орёл каждую ночь должен терзать его печень, а потом это терзание, эти муки, как ни странно, превратились в потребность.
И вот вместо того, чтобы ужасаться прилёту орла, прикованный к скале жаждет этого прилёта. Он предвкушает терзание собственной печени, словно острое наслаждение.
Тень совсем накрыла прикованного, и он снова закрыл глаза.
Орёл опустился, вцепился лапами в плечи, отыскал вчерашнюю рану, разодрал её клювом, углубился и начал высасывать кровь. Цотнэ чувствует, как убывает кровь из его тела, как вместе с кровью убывают и силы, как охватывает его слабость, и он почти теряет сознание.
Но удивительно, что вместо боли его охватывает приятное опьянение. Он будто в дурмане. Это чувство в малолетнем мальчике связывается с воспоминанием об единственном наивысшем блаженстве, и внезапно всё изменяется.
Только что он видел себя во сне Амираном, прикованным к скале, а сейчас уже превратился в младенца, прильнувшего к материнской груди. Молоко матери приятным теплом наполняет тело. Ничего не существует для него, кроме груди. Да он и сам превратился как бы в часть её, и пьянящая влага дурманом переходит из одной плоти в другую.
Мать внезапно пошевелилась.
Маленькому Цотнэ почудилось, что содрогнулась земля. Он проснулся.
Светало.
Мальчик встрепенулся, как птичка, наспех оделся и вылетел из комнаты. Ему хотелось скорее увидеть настоятеля дворцовой церкви.
Пастырь Ивлиан вставал с петухами и каждое утро, по его словам, видел, как, шелестя крыльями, направляется орёл к дальним вершинам Кавкасиони терзать прикованного к скале Амирана.
Вот уж несколько лет пастырь Ивлиан увлечённо рассказывает своему ученику, княжичу Цотнэ, о благородстве и человеколюбии прикованного к скале героя и о том, как его нескончаемые мучения оборачиваются блаженством.
— Величайшее счастье, когда горечь страдания превращается в наслаждение, — учит Ивлиан. — Но это происходит тогда, когда человек привыкает к боли и глубоко проникается сознанием, что страдает он для блага родины, ради счастья всего человеческого рода.
Боги обрекли Амирана на мучение только за то, что он принёс людям огонь и тем самым всех их чуть было не сравнял с богами.
У каждого человека должен быть свой орёл, терзающий его сердце. Этот орёл — забота о родине, о народе. Тот, кого не тревожат эти раздумья, не достоин называться человеком.
