— А Гугута тоже ушёл с матерью? — спросил Цотнэ.
— Гугута бесследно исчез. Никак не могут понять, где он. Здоровый и крепкий мальчик, не болел. Сколько ни искали — напрасно.
Цотнэ вспомнил, как однажды, когда Тамар только ещё заболела, вернее, когда болезнь её осложнилась после кисти винограда, принесённого ей, Гугута сказал: «Если случится что-нибудь с Тамар, или убью себя, или уйду куда глаза глядят».
— Может, он уехал куда-нибудь? — спросил Цотнэ.
— Кто его знает. Родители плачут по нем, словно по покойнику, ты же слышал, как говорят в народе: «Что смерть, что чужбина — всё равно».
— Говорили и такое — Гугуту обвинили в том, что он принёс больной девочке винограда, и разгневанный отец избил его до полусмерти. Избитый Гугута ушёл из дому, а после этого его и след простыл.
От горя Цотнэ целый день проплакал у себя в спальне. Под вечер Натэла послала к нему другого паренька, сына домоуправителя, в надежде, что он хоть как-нибудь заменит княжичу Гугуту и развлечёт его.
Вата вошёл на цыпочках, остановился у дверей и тихонько кашлянул.
Цотнэ раскрыл глаза и удивлённо уставился на незнакомого парня.
— Не спишь, княжич? — улыбнулся вошедший. Потом он, подобрав под себя ноги, сел на ковёр у постели, раскрыл расшитый кисет и высыпал содержимое на ковёр. Разноцветные камешки и невиданные раковины рассыпались по ковру.
— Как красиво! — вырвалось у Цотнэ.
— Если нравятся, пусть будут твоими.
— Моими? — Цотнэ удивлённо взглянул на парня.
— Да, твоими, — подтвердил обрадованный Вата.
— Долго собирал? — спросил Цотнэ, не сводя глаз с раковин.
— Долго?.. Нет… Я всего месяц пробыл в Анаклия. До тех пор, пока отца не взяли домоуправителем к великому князю. Знал бы, что тебе они понравятся, ещё больше бы собрал. Когда отец возьмёт меня снова в Анаклия, я тебе привезу…
Цотнэ не знал, ни где находилась эта Анаклия, ни этого мальчика, ни его отца.
Вата заметил его растерянность.
— Моего отца князь Шергил взял в домоуправители, и я переселился сюда. Мы тут же и живём, позади княжеского дворца. Пойдём к нам?
В знак согласия Цотнэ кивнул головой и вскочил.
— Зовут меня Вата, — болтал сын домоуправителя. — Я все птичьи гнёзда знаю.
— Неужели!
— Я и на охоту хожу с отцом. Раньше с дядей Кочоба ходил.
— Кочоба был твоим дядей?
— Да. Братом моего отца. Когда умер домоуправитель Кочоба, князь на его место взял моего отца.
Некоторое время оба молчали.
— В шахматы играешь, княжич?
— Играю. Но не так, чтобы…
— Хочешь, сыграем?
Цотнэ кивнул головой. Но играть им в этот день не пришлось.
Ребята прошли через княжеский двор, поднялись на горку, и перед ними открылся вид на широкое ущелье.
На берегу реки толпился народ. Со всех сторон продолжали сбегаться люди — и стар и млад, женщины и мужчины. До стоявших на холме ребят донеслись звуки какой-то странной музыки. Ребята помчались по спуску. Образовав круг, зеваки напирали друг на друга, пытаясь пробиться вперёд, становились на цыпочки. Вата решительно прорвался вперёд.
— Княжич! Дорогу княжичу! — кричал он, расталкивая людей.
Люди узнали наследника и, сняв шапки, уступили ему дорогу.
Цотнэ не хотелось беспокоить людей, привлекать к себе их внимание, но Вата, ухватив за руку княжича, тянул его за собой. Они увидели факира, сидевшего с поджатыми ногами. Факир грязным рукавом вытер пот с коричневого лба, обвёл глазами зрителей, пристроил дудку к губам и заиграл. При звуках музыки в корзине, стоявшей перед факиром, что-то зашевелилось. Из корзины подняла голову кобра. На мгновение оцепенела, потом опять вздрогнула и, постепенно вытягиваясь, извиваясь, начала подниматься.
Цотнэ, как зачарованный, смотрел на застывшую перед факиром змею, но в то же время он чувствовал и на себе чей-то пристальный взгляд. Он поглядел по сторонам и встретился с глазами девочки, которая стояла у входа в шатёр, прислонившись к дереву и скрестив на груди руки. Чёрные от загара, исцарапанные колени её блестели. Густые рыжие волосы падали на плечи, голубые глаза лучились.
В груди у Цотнэ заныло. Он не выдержал сияния голубых глаз и смущённо склонил голову, но чувствовал, что глаза девочки продолжают глядеть на него. Цотнэ хотелось взглянуть на девочку, но непонятная робость заставляла его ещё ниже наклонять голову и не поднимать глаз от земли. Какое-то незнакомое до тех пор чувство овладело Цотнэ, по телу пробежала приятная дрожь.
