Ципили, Тимбака и смех - страница 23
— И правда… Я совсем об этом забыла. Амда-чамда ди-ди-ди. Тирим бо, чирим бо.
И едва Ципили пробурчала свои бесовские слова, снова перед ней явился совсем уж жалкий Дровосек. Он бухнулся старухам в ноги.
— Я… Я больше никогда такого не сделаю. И дом я быстро дострою… Я за ежевикой пошел, голодный был, вы же не приносите мне еды… Не беспокойтесь, я очень, очень быстро дострою дом… Очень, очень хороший дом…
— Ладно, не распускай нюни. Мы вон принесли тебе еды.
И верно, у полудостроенного дома стоял маленький горшочек.
Ведьмы снова поднялись и умчали по своим делам, а Дровосек подошел к горшочку с едой и открыл его… В нем был заплесневелый творог.
— Ну, мерзкие колдуньи! Даже хлеба не принесли!
Но что делать, голод не тетка. Снял Дровосек сверху плесень и стал есть творог.
Всему, однако, бывает конец. Вот и для Ципили избушка построена. И Дровосек радовался: теперь пришло время колдуньям свое обещание исполнить, доставить его обратно к милым сердцу грушевым деревьям. И вместо противных избушек для бессердечных колдуний станет он снова мастерить поделки из грушевого дерева. Очень он любит эту работу, считает ее самой приятной и спокойной. И кто, кроме него, так чувствует дерево? А дерево тоже словно отзывается на мастерское умение, легко подается.
Может, оттого и все вещи, которые делал Дровосек, были так хороши, что не успеет он, бывало, прийти на базар, а народ через минуту уже все раскупил…
Очень тосковал Дровосек по семье, по дому, и брат Гиж Гарник тоже беспокоит. Он был годовалым ребенком, когда, играя, старший брат нечаянно толкнул его. Ребенок упал, сильно ушибся головой, а вырос, и выяснилось, что мальчик слаб умом. Так брат Дровосек всю жизнь и живет с чувством вины перед младшим братом.
Когда Дровосек обзавелся семьей и построил себе дом на лесной опушке, Гиж Гарник остался в деревне, в отчем доме, и обитает там один-одинешенек. Потому и тревожно за всех. Нельзя больше задерживаться вдали от родных. Зимы в этих краях суровые, а он еще никаких запасов не сделал.
Дровосек с нетерпением ждал возвращения колдуний. На его счастье, в этот день они вернулись не поздно.
Ципили обошла свою избушку и раз и другой, зашла внутрь, потом снова покружила вокруг дома и снова, но теперь уже через трубу, влезла внутрь, а вышла через дверь и… вдруг, оседлав помело, взлетела и исчезла.
Дровосек ничего не понял. Все вроде сделал как следует, причин для неудовольствия у старухи не было. Отчего же она, не сказав ни слова, опять куда-то умчалась? И где ее теперь носит, когда вернется, кто знает?..
Прошло немало времени, прежде чем Ципили, наконец, возвратилась. На помеле у нее грудились шкуры разного зверья.
— Эта негодная молокососка, — сказала Ципили, показывая в сторону дома Тимбаки, — на соломе спит. Что она понимает в жизни? А я колдунья, повидавшая много. Я Пиндо!! Знаешь, что такое Пиндо?.. Хотя откуда тебе знать, деревенщина… Я не привыкла спать на соломе, мне приятны мягкие, пушистые шкуры…
И Ципили поволокла свое добро в избушку. Немного погодя она вышла, и опять покружила вокруг жилища, и проговорила:
— Ничего не могу сказать, сделал ты все на совесть. Вот только труба вроде бы узковата.
— Нет, нет, — испуганно возразил Дровосек, — все как ты велела.
— Мало ли что я велела, мастер-то ты, надо было сообразить, что следует сделать пошире.
— Да ты же с легкостью скользнула внутрь через трубу?..
— Да, но…
— Какое еще «но»? — сказала вдруг подошедшая к ним Тимбака. — Я тоже видела, что ты легко проскочила в трубу и туда и обратно. Нечего придираться.
— Ну я же ничего такого не сказала. Избушка неплохая. Даже хорошая. Мы не станем превращать тебя в жабу.
— Нет, конечно! Зачем его жабой. Жалко, — ласково проворковала Тимбака. — Мы лучше орлом его обернем, в награду за хорошую работу…
Дровосека обуял ужас, он едва прошептал:
— Мы же договорились!..
— Ох, ох, ох! Договорились, видишь ли! Какой еще договор? Уж не письменный ли? Ладно, иди-ка спать. Про уговор утром подумаем… — С этими словами Тимбака взвилась на помеле и перелетела к своей избушке на южном склоне горы, а Ципили полезла к себе.
