Тогда она уползла обратно и улеглась под иллюминаторами, свернувшись в позе зародыша и моля Бога о прощении. Когда–нибудь тело устанет от борьбы, она это понимала. Последние дни ей придется провести в мучениях.
Но и они пройдут.
Сквозь туман до нее донеслись голоса. Они звали ее по имени. Требовали, чтобы она откликнулась. Приоткрыв глаза, она сразу же отметила, что нарыв успокоился, а ее обессиленное тело по–прежнему лежит возле туалетного ведра под окнами. Она посмотрела на потолок: высоко над головой одна из люминесцентных ламп слабо замерцала. Только что она слышала голоса? Это было на самом деле или ей только показалось?
— Действительно, фрукты она забрала, — произнес в этот миг отчетливый голос, которого Мерета раньше не слышала.
«Значит, это было на самом деле», — подумала она, но от слабости даже не испытала потрясения.
Голос был мужской — не юношеский, но и не старческий.
Она приподняла голову, но только немножко — так, чтобы сверху ее нельзя было разглядеть.
— Мне отсюда видны фрукты, — произнес женский голос. — Они лежат на полу.
Говорила та женщина, которая обращалась к ней один раз в год, ее голос Мерета не спутала бы ни с каким другим. Очевидно, люди за стеной пробовали с ней говорить, а потом забыли отключить переговорное устройство.
— Она заползла под окна. Я уверена, она там, — продолжала женщина.
— Думаешь, она умерла? Прошла ведь уже неделя? — спросил мужчина.
Они разговаривали так естественно, но на самом деле это было неестественно. Речь шла о ней.
— От этой гадины всего можно ожидать.
— Давай выровняем давление и войдем посмотрим.
— А с ней–то как тогда быть, ты об этом подумал? Все клетки ее тела приспособились к давлению в пять атмосфер. Чтобы она привыкла к меньшему давлению, потребуется не один день. Если открыть дверь сейчас, у нее не просто начнется кессонная болезнь, ее тут же разорвет в клочья. Ты же видел ее стул, как все расширяется. А моча — она же кипит и пузырится. Не забывай, она провела в барокамере три года.
— Разве нельзя посмотреть и сразу же снова поднять давление, если мы увидим, что она еще жива?
Женщина за стеной ничего не ответила. Но было уже ясно, что об этом не может быть и речи.
Мерете было все труднее дышать. Она слышала голоса двух дьяволов. Если бы это было возможно, они бы заживо содрали с нее кожу, и снова зашили, и продолжали бы так бесконечно. Она попала в самый нижний круг ада. Там, где люди мучаются вечной мукой.
«Попробуйте только зайти, скоты!» — подумала она, осторожно пододвигая к себе фонарик.
От этого движения свист в ушах усилился. Она врежет фонариком в глаз первому, кто к ней приблизится. Ослепит мерзавца, который посмеет нарушить священные пределы ее камеры. Уж с этим она как–нибудь справится, перед тем как умереть!
— Мы не будем ничего предпринимать до возвращения Лассе, понял? — сказала женщина тоном, не допускавшим возражений.
— Но его придется ждать еще целую вечность. Она помрет гораздо раньше, — ответил мужчина. — Что же нам делать? Лассе будет в ярости.
Последовало тяжелое и гнетущее молчание, словно стены надвинулись на нее, зажав, как пойманную блоху, которую вот–вот раздавят ногтями.
Мерета еще крепче стиснула в руке фонарик и принялась ждать. И тут вдруг на нее, точно дубинка, снова обрушилась боль. Выпучив глаза, она вдохнула как могла глубже. Еще немного, и боль прорвалась бы наружу в невольном крике, но Мерета сдержалась. К горлу подступала тошнота, казалось, ее вот–вот вырвет, но она не издала ни звука. Только запрокинула голову, глотая слезы, скатывавшиеся на пересохшие губы.
«Я их слышу, но они не должны слышать меня», — повторяла она себе снова и снова. Она хваталась за горло, проводила рукой у щеки, за которой сидел нарыв, раскачивалась взад и вперед и непрестанно сжимала и разжимала свободный кулак. Каждый нерв в организме отзывался на эту адскую боль.
И крик вдруг вырвался. Он жил своей отдельной жизнью. Тело взяло свое. Глухой, утробный вой звучал и звучал, не переставая.
— Слышишь? Она жива. Я так и знала.
Затем в переговорном устройстве раздался щелчок.
— Отойди от стены, чтобы мы тебя видели, — потребовал мерзкий голос женщины за стеной, и только тут они заметили, что у них что–то не в порядке.
