В следующие несколько дней на Мерету свалилось столько дел, что она совсем закрутилась. И хотя ее мысли порой были заняты совсем другим, работу за нее все равно никто не мог сделать. В шесть часов утра она отправлялась на службу, а после напряженного трудового дня кидалась скорее в машину, чтобы в шесть часов вечера быть уже дома. На то, чтобы все обдумать и разложить по полочкам, просто не оставалось времени.
Поэтому когда в один прекрасный день она увидела вдруг на своем рабочем столе большой букет цветов, это отнюдь не помогло ей собраться и настроиться на рабочий лад.
У новой секретарши был раздраженный вид. Она перешла сюда из ДСЮЭ,[12] и там, по–видимому, гораздо строже относились к разграничению частной жизни и работы. Марианна на ее месте пришла бы в неописуемый восторг и носилась бы с этим букетом, будто с полным набором королевских регалий. От новой секретарши, как видно, и впрямь не дождешься сочувствия в том, что касается личных дел. Но может, оно и к лучшему.
Три дня спустя Мерете прислали телеграмму–валентинку. Валентинку она получала впервые в жизни, и это вызвало у нее чувство неловкости, тем более что четырнадцатое февраля миновало две недели назад. На открытке было изображение губ и надпись по–английски: «Люблю и целую Мерету». Секретарша вручила ей это послание с негодующим лицом.
Внутри было написано: «Нужно поговорить!»
Прочитав это, Мерета еще некоторое время держала открытку в руке и качала головой, глядя на нарисованные губы.
Мысленно она унеслась назад, к тому вечеру в «Банкроте». Вспомнить об этом было приятно, однако она подумала, что со всей этой чепухой нужно как можно скорее покончить, пока это не зашло слишком далеко.
Прикинув, что и как она скажет, Мерета набрала номер его телефона и стала ждать, когда заработает автоответчик.
— Привет, это Мерета, — сказала она спокойным голосом. — Я долго об этом думала, но поняла, что ничего не получится. Работа и брат отнимают у меня слишком много времени. Тут, по–видимому, никогда ничего не изменится. Я искренне сожалею об этом. Прости!
Затем она взяла со стола свой еженедельник и вычеркнула номер, по которому только что говорила.
Тут как раз в кабинет вошла секретарша и остановилась у письменного стола.
Когда Мерета подняла голову и взглянула на нее, та улыбалась такой улыбкой, какой Мерета никогда раньше у нее не видела.
Он ждал, стоя без пальто на крыльце во дворе Риксдага. Холод был собачий, и по его лицу было видно, что он продрог. Несмотря на разговоры о парниковом эффекте, погода не позволяла долго находиться на улице. Не обращая внимания на фотографа, который только что вошел во двор с площади, он смотрел на нее с мольбой. Мерета попыталась увлечь его в помещение, тянула за собой, но у нее не хватало сил сдвинуть с места такого крупного мужчину.
— Мерета! — тихо сказал он, беря ее за плечи. — Не делай этого! Я этого не вынесу.
— Мне очень жаль, — сказала она и отрицательно качнула головой.
Его взгляд вдруг изменился: в глазах опять проступило то темное, глубоко затаенное, что вызывало у нее беспокойство.
Фотограф у него за спиной поднял камеру. Этого еще не хватало! Сейчас ей меньше всего хотелось, чтобы их сфотографировал репортер какой–то бульварной газетенки.
— К сожалению, я ничего не могу поделать, — крикнула она на бегу, направляясь к своей машине. — Это совершенно невозможно.
Когда за едой сестра вдруг начала плакать, Уффе взглянул на нее удивленно, да и только. Он так же неспешно, как всегда, подносил ложку ко рту, улыбался при каждом глотке, смотрел, не отрываясь, на ее губы, но сам был где–то далеко.
— Черт побери! — воскликнула она сквозь слезы, стукнула кулаком по столу и бросила на Уффе недобрый взгляд.
Ее душу заполняла досада. К сожалению, с некоторых пор это случалось все чаще.
Проснувшись, она отчетливо помнила свой сон. Воспоминание было так живо, так драгоценно и так ужасно!
Утро тогда выдалось дивное. Небольшой морозец и немного снежку — как раз столько, сколько требуется, чтобы поддерживать праздничное настроение. Жизнь в них так и играла. Мерете — шестнадцать лет, Уффе — тринадцать. Мама и папа после прошедшей ночи поглядывали друг на друга и мечтательно улыбались: с того момента, когда стали загружать вещи в багажник, и до тех пор, когда все это кончилось. Утро перед сочельником — чудесные слова, от которых в душе поднималась радость. Столько приятных ожиданий! Уффе говорил, что мечтает получить проигрыватель для компакт–дисков. Это было последнее в его жизни желание, которое он изложил на словах.