— Ты, безмозглый кусок сала! — кричал боцману чернобородый португалец. — Ты хвастался своими подвигами на русском корабле. «Там остались одни мертвецы» — не твои ли это слова? А когда появился шкипер живой и здоровый с матросом в придачу, ты даже не узнал его. По-твоему, они вернулись с того света… Мертвые кусаются… — Португальца трясло от бешенства. — А виной всему негритенок, тринадцатый по счету среди нас. Я предлагал выбросить его за борт… Не ты ли, одноглазый дуралей, оставил его на корабле? Из-за тебя всем нам придется надеть пеньковые галстуки.
— Пеньковые галстуки?! — И боцман, до того спокойно слушавший португальца, привскочил. — Не думаешь ли всерьез, что русский шкипер с калекой-матросом смогут удержать бриг? — Глаз боцмана зажегся жестоким огнем. — Х-ха, я никогда не считал тебя умным человеком, Фред, но по крайней мере раньше ты не был трусом. Одиннадцать против двоих. Х-ха! — Боцман с презрением посмотрел на матросов. — Завтра бриг будет в наших руках… Ну-ка, Фред, — приказал он, — посмотри, ушел ли шкипер… Не может же он часами торчать у люка.
Португалец с мрачной подозрительностью взглянул на боцмана.
— Посмотреть? Я не родился, как ты, с серебряной ложкой во рту… Сам Деви Джонс не заставит меня это сделать.
Встретив тяжелый взгляд Одноглазого, Фред поспешил к лестнице.
— Эй, шкипер! — подвинувшись на три ступеньки, завопил он.
В ответ послышался яростный собачий лай. Португалец кубарем скатился с трапа. Пираты молча переглянулись.
— Х-ха, ты трусишь, как баба, Фред, — с презрением пробурчал боцман.
— Я просто осторожен, вот и все, — с раздражением ответил португалец. — Собака дает им знать и… Это все глупые выдумки. Боб. Поздно закрывать конюшню, когда жеребец украден.
— Х-ха, это ровно ничего не значит, ребята, — спокойно сказал Одноглазый.
— Я придумал кое-что похитрей… Мы поставим телегу впереди твоего жеребца, Фред. Все дело в том, чтобы там, — он указал большим пальцем кверху, — не догадались о моем плане… Слушайте…
Пираты сдвинулись, тесным кольцом окружив своего предводителя.
План боцмана был прост и остроумен. Он хотел пробить ход в толстой переборке, отделявшей носовой трюм от кубрика.
— Пусть они сторожат со своей собакой здесь, а мы выйдем на палубу в другом месте, и тогда… — Одноглазый с торжеством посмотрел на своих товарищей. Он сидел важный, надувшись, как рыбий пузырь.
Пираты разразились бурными воплями радости. Собака на палубе опять громко залаяла.
— Тише, дурачье! — прикрикнул боцман. — Провалите дело.
Боясь привлечь внимание мореходов, пираты молча начали ковырять ножами неподатливое, твердое, как камень, дерево. Работали по двое, остальные отдыхали. Работали с остервенением, рассчитывая на скорую удачу.
— Капитан Браун не пожалел денег на дерево, — ворчал боцман, — такие доски делаются только крепче с годами… Н-да, свело пальцы, ребята, — пожаловался он и несколько раз сжал и разжал кулак.
Работа двигалась. Прошло несколько часов. Пять толстых обрубков дерева лежали на полу.
— Еще один такой кусочек, и даже Боб протащит в трюм свое сало, — шутил португалец.
К утру путь в трюм был открыт. Одноглазый зажег фонарь и первый полез в темную дыру.
— Эй, мистер Боб! — раздался неожиданно голос с палубы.
— Это Цезарь, — прошептал суеверный португалец. — Проклятый негритенок, путается под ногами…
Матросы с опаской глядели то на боцмана, то на лестницу.
Одноглазый не растерялся. Он быстро приволок к переборке пустой сундук и закрыл им только что сделанный лаз.
— Это ты, Цезарь? — вкрадчиво отозвался он, убедившись, что дыру заметить нельзя. — Слушаю тебя, сынок.
— Капитан послал меня узнать, не надо ли вам чего-нибудь… провизии или воды.
— Спасибо, Цезарь, — лицемерил Одноглазый. — Хвала богу, у нас пока все есть. А ты разве не с нами, сынок? Может быть, ты выпустишь нас отсюда?
Негритенок не ответил. В тишине громко прозвучали по палубе его удалявшиеся шаги.
— Негр ходит в сапогах. Вот так штука! — злобно зашипел португалец. — Ну, погоди, я доберусь до тебя, черная душа…
— За дело, ребята! Замолчи, Фред. — И боцман с фонарем в руках втиснул свое массивное тело в трюм. — Я мигом вернусь обратно, — глухо раздались его слова в темноте.
