Надоедливо вершинами деревьев шумел ветер. Ударил проливной дождь, яростно барабаня по крыше.
Со всех углов избы раздавался храп, пахло потом нечистых человеческих тел, еще чем-то кислым и душным.
Старичок с больными ногами улегся рядом со Степаном. Он долго ворочался, охал, надрывно кашлял, отхаркивался и плевал. Под утро, когда в окнах чуть засерел рассвет, Василий Рябой разбудил Шарапова.
— Степанушко, — с усилием промолвил он, — подвинься ко мне.
Степан подвинулся ближе. Старик с оханьем приподнялся на локте.
— Ты сына мне спас, — зашептал он, не спуская блеклых, уставших от жизни глаз со Степана. — Ведома мне река. Недалече… зерна жемчужного много, — Василий тяжело вздохнул. — От Феодора, душегубца, сколь мук принял — того места не открыл, а тебя награжу. Знаю, куда идешь. На дело деньги пойдут. Сыну велел — он укажет… один иди. — Старик откинулся на изголовье и замолк.
— Ну-к что ж, спасибо, отец, — благодарил растерянный, немного смущенный Степан.
Он не заметил, как в темноте совсем рядом зашуршало сено, на миг приподнялась чья-то лохматая голова.
Степану показалось, что старик что-то хочет сказать еще. Но напрасно он ждал. Василий захрипел, дернулся, закинул голову. Реденькая седая бороденка поднялась кверху.
К рассвету стало тишеть, показалось солнце.
Утром Василия Рябого хоронили всем скопом. Над небольшим холмиком забелел березовый крест. После похорон к Степану подошел Яков и, взяв за локоть, отвел его в сторону.
— За жемчугом седни идем, — смотря в сторону, сказал он, — тебе одному покажу, так отец велел.
— Знаю, — раздумывая и дымя трубкой, ответил Шарапов, — много ли ходу туда?
— В трое суток обернемся. — Яков отмахивался от дыма. — Мужики здесь обождут.
— Ну-к что ж, пойдем. Ежели есть чем в кармане звякнуть, так можно и крякнуть — деньги во как надобны! У богатого, говорят, черт детей качает. Постой, — спохватился Степан, — что мужикам скажем?
— Недалече стоит часовенка, скиток, — помолчав, ответил Яков, — праведный старец там живет. Скажешь, наказывал тебе отец подаяние в поминки старцу отнесть, не обессудят мужики.
…Яков Рябой, человек молчаливый и угрюмый, вел Степана среди болот и топей. Часто им приходилось валить вековые ели и по зеленым мосткам пробираться через трясины.
— Люди говорят, — бурчал он, оглядывая со всех сторон высоченную ель, — дерево туда ронят, куда оно качнулось, а мы сами его гнем, куда надоть.
Перебрели несколько мелких речушек. Обошли озеро, густо засыпанное опавшими листьями. По болотам шли, перепрыгивая с кочки на кочку, помогая себе шестами, — впереди Яков, за ним Степан.
Привычный ходить по льдам, Степан и здесь не отставал от своего проводника.
К вечеру путники добрались до небольшой речушки с прозрачной, как слеза, чистой водой.
— Пришли, — сказал Яков.
Не говоря больше ни слова, он стал рубить у самого берега высохшее дерево.
— Роняй еще одну сушину, вон ту, — указал он, видя, что Степан взялся за топор.
Из нескольких бревен мужики быстро сладили плот, связав его с помощью жердей и гибких прутьев.
— Готово, — осматривая со всех сторон свое сооружение, сказал Яков. — Назавтрие, как солнышко встанет, начнем с богом… А сейчас ушицу сварим, рыбки пожуем.
Нарезав гибких ивовых прутьев, Яков принялся плести небольшую сетку. Степан с удивлением глядел, как быстро в умелых руках спорилась работа.
— Ну и ну, — ощупывая руками готовую сеть, похвалил он, — мне бы и в день таково ладно не сделать.
— У морехода в другом сноровка, а я лесной человек, всю жизнь здесь прожил, — ответил Яков.
Побродив с сетью по реке, он выловил несколько больших рыбин.
Когда принялись за густую уху, Яков сказал:
— Эдак бы на заводе!
— Плохой харч, что ли, на заводе-то? — уписывая за обе щеки, спросил Степан.
— А то… дадут щи — хоть кнутом хлещи, пузыря не выскочит. Каша суха да горька, без масла… А за день наломаешься — руки не поднять, — Яков замолк.
— По своей воле на заводах работал? — любопытствовал Степан.
— По своей воле? — удивился Рябой. — Да в жизнь бы не стал! Житье там — лещу на сковородке легче. Сильем загнали. — Вдруг он перестал есть и прислушался.
