Лодью «Святой Варлаам» провожал сам хозяин Еремей Окладников. По старинному обычаю промышленники стали просить купца:
— Хозяин, благослови путь!
— Святые отцы благословляют, — степенно отвечал Еремей Панфилыч.
Стоявший рядом с Окладниковым взволнованный молодой кормщик Иван Химков добавил:
— Праведные бога молят.
Повернувшись лицами в сторону Соловецкого монастыря, мореходы торжественно помолились, испрашивая счастливого плавания, и разошлись сто своим судам. Послышались голоса кормщиков, отдающих приказания.
— Иван Алексеевич, — позвал Окладников и, развернув тряпку, протянул два золоченых креста, — ставь на счастье. По три целковых за штуку плачено… о тебе радел. — Еремей Панфилыч искоса взглянул на Химкова. — На мачты ставь!
— Сделаем, Еремей Панфилыч, поставим. — Торопясь, Химков взял из хозяйских рук кресты.
На лодьях выкатали якоря. Развернувшись по солнцу, надув паруса, белыми птицами побежали корабли к Студеному морю.
Окладников долго стоял на пристани с непокрытой головой.
Давно скрылись из виду лодьи, разошлись по домам родственники и друзья мореходов.
О чем думал Еремей Панфилыч? Может быть, он сожалел, что отправил новую лодью «Святой Варлаам» на Грумант? Так ли?.. Остальные пять его кораблей, выполняя хозяйский приказ, выйдя из Белого моря, повернут на восток к берегам Новой Земли.
Глава пятнадцатая
ШИЛА В МЕШКЕ НЕ УТАИШЬ
После проводов Ивана Химкова прошло долгих три недели. Не зная покоя, Степан рыскал по городу в надежде узнать что-нибудь о Наталье.
Но все было напрасно. О Наталье никто ничего не знал.
Сегодня Степан сидел в большом трактире «Развеселье», что у базарной площади. За стол к Степану подсел молодой рыжий мужик. Выпили вместе, а выпив, подружились. Рыжий мужик часто вздыхал, сопел, сморкался, и Степану нетрудно было понять, что у приятеля на душе ненастье. Звали рыжего мужика Петряем, а прозывали Малыгин.
— Что невесел, друг? — участливо спросил Степан.
— Видать, не с чего веселым быть, — хмурил брови Петр.
— Расскажи, друг, может, и помогу чем. А не смогу помочь, ну-к что ж, все легче у тебя на душе станет. Горе, ежели его с другим пополам разделить, всегда легче.
— Хороший ты человек, Степан, знаю, помог бы, да дело такое… — Малыгин в нерешительности теребил могучую бороду.
— Выпьем, Петя, за дружбу, она из всех бед выручает.
Друзья выпили еще по стаканчику.
— Ну, слушай, Степан, да смотри не обскажись, не то мне добра не видать.
— Говори, и на правеже[12] не обмолвлюсь. Вот те крест. — Степан перекрестился.
Малыгин обвел глазами полупустой кабак. За стойкой пересчитывал деньги трактирщик, в углу орали скандальные «питухи»; рядом четверо иноземных мореходов весело разговаривали за штофом водки.
Петряй, тяжело вздохнув, сказал:
— Вдову Лопатину Аграфену Петровну знаешь? Дочка у нее красавица, Наталья. Сама-то старуха — сущая ведьма.
— Слыхал, ну-к что ж, — стараясь казаться спокойным, ответил Степан. Он сразу насторожился, хмель как рукой сняло.
— У ейного братца, Аграфены Петровны значит, лавка здесь. Сам-то в скитах выгорецких нарядчиком. А в лавке хозяйкой девица одна, Марфуткой кличут… вроде как полюбовница ему, старцу-то, — замялся Петр.
— Хороша девка? — полюбопытствовал Степан.
— Марфутка, что ль? — Петр сразу оживился. — Правду, парень, скажу: не девка — клад. В телесах пышна, а уж умна и… и… не обскажешь, парень, Ну, промеж нас любовь получилась. Говорю ей: брось старика, идем к попу, окрутимся, чего бы лучше, да девка свой интерес блюдет, говорит: «Что за тебя, за кучера-то, выйду, без хлеба насижусь, а здесь помрет старик, я лавкой завладаю. Вот ежели ты заезжий двор откупил бы, не думавши к тебе ушла».
— Старцу-то годов много ли? — опять перебил Степан.
— Седьмой десяток на исходе, да крепонек старик-то, что старый дуб. Смерти скорой ждать не приходится… Ну, говорю ей, Марфутке-то, у самого заезжий двор в мыслях и деньги накоплены, а она твердит одно знай: «Будешь хозяином — твоя, а пока не взыщи, не могу». — Петр налил себе и другу водки.
— Ну, подыскал я подходящее заведение, и цена сходная, однако подсчитал свои деньги — не хватает. Окладникову душу открыл, помоги просил, а он, лиходей, не то чтоб денег дать — от себя не отпущает, а ежели уйдешь, говорит за жеребца плати, иначе судом взыщу.
