– Боже, – Даллас обнял голову руками. – Самого важного не помню. Голова не соображает.
– Не удивительно. Скоро уже пятый год, как мы носимся по космосу. И ты, брат, зациклился на обязанностях капитана и забыл о совсем других обязанностях.
– Забыл.
– Вот видишь.
– Но я прежде всего солдат, и мне нравится моя работа.
– Ты МНЕ это будешь говорить! Сколько времени и нервов требовалось, чтобы попасть на эту службу.
– Да. Отец был категорически против, а для матери, наверное, не было большей трагедии в жизни.
– Еще бы. Тебя ждала великолепная юридическая карьера. Ведь у тебя были и способности, и возможности стать неплохим адвокатом в Чикаго.
– Но мне не нужно было дело отца. Мне не нравится эта работа.
– Помню. Папа был вне себя от бешенства. Я, наверное, зря сказал ему, что перевожусь из университета в военную академию именно в тот момент, когда он замахивался клюшкой, чтобы ударить по мячу.
– Он тогда проиграл три тысячи своему компаньону.
– И сломал о мою спину четыре свои лучшие клюшки.
– О! Это было незабываемо! Мать лечила меня, наверное, месяц втайне от отца. Он даже слышать обо мне ничего не хотел. Его, конечно, можно понять. Все-таки единственный сын, продолжатель рода и дела. Он возлагал на меня слишком большие надежды. Но черт побери, он сам учил меня так жить!
– А-а-а, ты об этом. «Если быть, то быть лучшим». Да, тогда это было важно. А то, другое, было так же неважно, как и сегодня.
– Я понял, о чем ты. Когда я вернулся из первого полета, то застал его уже совершенно седым. А ведь прошло всего две недели. Но тогда это было неважно. Он сам бы перестал меня уважать, если бы я обратил на это внимание.
– Знаю. Тем более, что это мне очень понравилось. Новые друзья, новая легкая жизнь, легкие деньги, риск. Им, в конце концов, тоже было приятно осознавать, что их мальчик вырос.
– Короче, они успокоились.
– Внешне… да. Помнишь, мать очень быстро стала стареть. Начались какие-то странные, неизвестно откуда взявшиеся болезни. После второго полета я нашел дома двух стариков. Отец, правда, еще работал, но я видел, что это дается ему с большим трудом.
– Да. У его дела больше не было продолжателя, и оно стало ненужным. В общем, они смирились.
– Да, единственное, что их по-настоящему обрадовало и утешило, так это то, что я встречался с Сьюзен. И что у меня были в отношении нее очень серьезные намерения.
– Еще бы! Папа давно вел дела с ее отцом. Кажется, они даже были друзьями.
– Но Сьюзен была крепким орешком. Она ничего не хотела слышать о замужестве. К тому времени у нее тоже было свое дело, и я только и слышал: «Моя работа, работа, работа…»
– Боже правый, как я ревновал ее к этой проклятой работе!
– И сейчас ревную. Надеюсь, что Артур не даст маме заниматься ею.
– Да… – улыбка сошла с лица двойника. – А мы сидим в этой дыре и ждем смерти.
– Что? – Прежнее состояние тревоги вернулось к Далласу. – Нужно уходить отсюда!
– Пора. Эта тварь может в любую минуту сожрать нас, как уже сожрала Бретта.
– Нет! – взревел Даллас. – Эта мерзость не дождется такого ужина. Уходим, мать ее!
– Действуй, брат, – прозвучал голос двойника угасающим эхом откуда-то из-за спины.
Капитан подобрал фонарь и пополз к люку. Что-то липкое и вонючее промелькнуло перед самым лицом. Он отпрянул в сторону, выставляя вперед огнемет и нажимая на спуск. Пламя ухнуло, освещая следующий отрезок перехода. Духота и смрад снова навалились на Далласа, перед глазами опять заплясали разноцветные круги. Еще шаг – и рука поползла по какой-то липкой желеподобной слизи. Фонарь выскочил из рук и, ударившись о трубу, торчащую из стены, погас. Лишь коптящий факел огнемета тускло освещал пространство, искажая формы. Чье-то присутствие отчетливо ощущалось всем телом.
– Послушай, друг, тебе не кажется, что мы здесь не одни? – спросил Даллас.
Но в ответ неожиданно раздался голос Ламберт:
– Что у тебя там? Не молчи!
Капитан схватился руками за голову. Наушники были на месте, микрофон тоже. Только сейчас он услышал привычный шелест эфира. Словно, ничего и не было.
– Чертовщина какая-то, – прохрипел он. – Ребята, кажется, я все понял! Дерьмо! Это все – огромное вонючее дерьмо!
