Он подошел к своему креслу, в спинку которого с обратной стороны было вделано зеркало, повернул его к священной ветви. Затаив дыхание, Гринсвельд всматривался в мутное оконное стекло за маттенсаи — там отражалось зеркало, по коему сначала пробежала рябь, а потом вдруг желтые всполохи. Снаружи солнце слепило глаза, но Горилла этого не замечал. Он ждал, когда на оконном стекле появится изображение, и оно появилось. При виде огромной фигуры юного варвара с синими глазами и черной гривой густых нечесаных волос Гринсвельд зашипел, в глубине души надеясь, что маттенсаи внемлет его ненависти и поможет ему истребить мальчишку еще до того, как он причалит к Желтому острову. Увы, ни один лист не шелохнулся на священной ветви — по всей видимости, маттенсаи совершенно не интересовали чувства Гориллы Грина, а зря: она была отнюдь не повелителем его, но рабом, и придет время, когда Гринсвельд напомнит ей об этом…
Он смотрел, как собирается в дорогу варвар, как выторговывает у владельца постоялого двора хлеб и кусок солонины, а у красавчика сайгада отличный обоюдоострый кинжал за два золотых. Мощные плечи киммерийца, выпиравшие из кожаной безрукавки, теперь украшала отличная кожаная же куртка — недоумок хозяин, отчего-то расчувствовавшись, сам преподнес ее варвару в подарок. Но более всего Гориллу раздражило то обстоятельство, что парень, как видно, отправлялся в путь не один: здоровенный шемитский нобиль, а ныне ворюга и рвань, явно набивался ему в попутчики. Вот чего еще не хватало Гринсвельду! Судя по разбойничьей роже этого недоноска с ним немало придется повозиться, пока и он не отправится туда, где вечная тьма окутывает тени, бывшие когда-то людьми,
И все же варвар беспокоил обезьяну несравнимо больше. Он, как и Мангельда, почуял в нем ту первозданную силу, что могла помочь ей, но уничтожить его, и дело было вовсе не в могучих мышцах и ловких руках — Гринсвельд тоже умел держать меч, и неплохо. Суть заключалась во внутренней силе, которая пропитала всего киммерийца с пальцев ног и до головы. Горилла кожей ощущал эту мощь, волнами бьющую даже из отражения варвара на оконном стекле. Вот он усмехнулся шемиту в ответ на какую-то шутку, несомненно, дурного толка, и его синие глаза холодно скользнули по физиономии Гринсвельда — тот даже вздрогнул, хотя киммериец никак не мог его видеть; а вот он легонько хлопнул по плечу хозяина постоялого двора, и тот бухнулся в пыль, не устояв; вот шемит широко шагает за ним по узкой тропе, вещая что-то и размахивая ручищами, а он молча идет впереди, нахмурив черные брови, и не слушает приятеля… Если бы Гринсвельд мог узнать, какая дума занимает сейчас его, он бы дорого заплатил за это!..
Что там? Кто? Словно чей-то хвост мягко мазнул по стене — ш-ш-ш — и все, но у Гориллы от постороннего незнакомого звука даже защемило виски. Замерев, он прислушался — тихо.
— Гу? — Он вжал голову в плечи и оглянулся. — Густмарх, это ты?
Но только его собственная тень, согбенная, огромная, до потолка, темнела на стене белого, с желтыми прожилками мрамора. Не меняя позы, Гринсвельд хихикнул и подмигнул ей, ногой отшвыривая кресло в сторону от окна. Хватит! Он уже насмотрелся на варвара до галлюцинаций. Никогда прежде не чудилось ему, что сзади подбирается Густмарх — обычно он беседовал с ним в открытую… Ухмылка исчезла с его губ в какую-то долю мига; выпрямившись, он презрительно посмотрел на маттенсаи и смачно сплюнул, надеясь, что его отношение будет понято ею именно так, как он показал. Мягко ступая, Гринсвельд прошел мимо своей тени, которая почему-то не шелохнулась («опять проделки Густмарха?»— подумалось ему), и покинул зал.
* * *
Желтая башня, окруженная со всех сторон остроконечными скалами, издалека всякому мореплавателю казалась верхушкой такой же скалы, а поскольку подобраться к отвесным берегам острова никто не отваживался, он считался необитаемым. Но и в самом деле, кроме Гориллы Грина никто здесь не жил — только чайки да поморники, невесть откуда прилетевшие на Желтый остров, гнездились на прибрежных скалах, пронзительными криками заглушая тихий шелест моря.
