— Бубоны, — севшим голосом про себя сказал Сайлас. — Чума…
Он, еще вчера с такой легкостью рассуждавший сам с собой о будущих смертях от чумы, никак не ожидал вот так столкнуться с ней лицом к лицу в этот погожий весенний день. Услышав эти слова, передние ряды в ужасе попытались отступить как можно дальше, но стоявшие сзади и пытавшиеся разглядеть происходящее люди не пустили их. Истерически закричала женщина. Другая трясущейся рукой указала на Сайласа и завопила с такой силой, что ее, наверное, услышала вся площадь:
— Колдун! Колдун! Он убил монаха! Он вызвал чуму! Помогите! Колдун!
Люди бросились врассыпную, давя и толкая друг друга. Только один детина с туповатым лицом и огромными буграми мышц то ли от скудоумия, то ли от бесстрашия, этим скудоумием порожденного, подскочил к Сайласу и, прежде чем тот успел прийти в себя, обхватил его здоровенными ручищами.
— Я поймал колдуна! — взревел детина торжествующе. — Я держу колдуна!
Сайлас попытался вырваться, но его соперник был очень силен. Сквозь толпу отбежавших на приличное расстояние, но не разбежавшихся окончательно горожан стали продираться стражники. Бонсайт в отчаянии оглядывался вокруг, пытаясь найти хоть какую-нибудь лазейку из создавшейся ситуации, как услышал:
— Сжечь колдуна! Смерь ему!
Больше чумы боявшиеся колдовства парижане подхватили:
— Сжечь! Сжечь! Смерть ему! На костер!
Если бы не было давно известно, что колдуна можно уничтожить только огнем, славные жители разорвали бы его на кусочки прямо на месте.
Тут внимание Сайласа привлекло одно лицо в толпе. Это была та самая женщина, которая первая объявила его колдуном. Теперь она спокойно стояла в стороне и невозмутимо, даже как-то оценивающе смотрела на лорда, барахтающегося в объятиях силача. Неожиданно по ее лицу прошла судорога, как будто тысячи образов пытались выбраться наружу.
— Эллина, — заорал Сайлас, удваивая свои усилия. — Я узнал тебя! Я убью тебя!
Женщина спокойно усмехнулась, поправила волосы и неспешной походкой направилась прочь, оглянувшись только однажды.
Бонсайт смотрел на толпу, окружившую его, вглядывался в лица. Бледно-землистые, уродливые, отекшие, беззубые, со слезящимися глазами, ни одного молодого, свежего лица! Только одно оживляло их, только одно чувство вызывало краску на щеках — ярость. Ярость и страх. Они ненавидели его, они боялись его. Боялись как носителя неведомого, а потому изначально опасного и враждебного знания. Они готовы были растерзать его, поскольку толпа всегда готова кого-нибудь терзать, насилие — основная функция толпы. Стражники наконец смогли добраться до него и подхватили его под локти, сделав знак детине разжать свои могучие объятья. Это был единственный момент, когда лорд мог попробовать бежать. И именно в этот благословенный момент с диким криком в центр круга выскочил человек, бешено крича что-то на итальянском и размахивая шпагой со скоростью крутящихся крыльев ветряной мельницы. Приглядевшись, Сайлас узнал дона Толомео, так бестактно забытого им спящим за столом харчевни вчера вечером.
Лорд воспользовался моментом и ловким приемом свалил стражников одного за другим. Те даже не успели ничего понять, не то что воспользоваться оружием. Выхватив свой кинжал («Нужно приобрести что-нибудь более серьезное», — мелькнуло в голове), Бонсайт вместе с итальянцем бросились на толпу. Несмотря на численное превосходство, люди отступили. Каждый боялся сам за себя, но в масштабах толпы — боялась вся толпа. Ярость улетучилась, ведь пленник был свободен и вооружен! «А вдруг он достанет именно меня?» — думал каждый и отступал. Без особых проблем беглецы выбрались с площади и спустя совсем небольшое время потные и запыхавшиеся ввалились на постоялый двор.
— Хозяин, вина, — еле проговорил итальянец.
Хозяин проворно исполнил требуемое и с любопытством уставился на вошедших.
— А я уж думал, что с вами, мессир, что-то случилось, — подобострастно кланяясь и блестя жирной физиономией, сказал он, пока гости утоляли жажду. — Но вещички ваши в полной целости и сохранности, будьте спокойны.
— А я спокоен, — невозмутимо ответил Сайлас. — Поскольку, если бы с моими вещами что-нибудь случилось бы, я бы зарезал тебя, выпотрошил, зажарил и подал бы на стол в твоей собственной забегаловке!
