Закупаться сейчас он не решился, принимая во внимание занятость аптекаря с раненым и истекающих слюной от любопытства зевак. Никуда не торопясь, Сайлас направился дальше, наслаждаясь опустившейся вечерней прохладой и внезапно появившимся в городе свежим ветерком. Горожане тоже отдыхали после напряженного дня, прогуливались под ручку, сидели на скамеечках у своих домов, беседовали неспешно. Ремесленники закрывали лавки. Целые улицы, занятые мастерскими одного профиля и часто носившие соответствующее название (Кузнечная, улица Ткачей и пр.), затихали, оживленную деятельность сменяли громкие разговоры, вспыхивающие споры и веселый смех. Неожиданно виноторговец выкатил на улицу бочку вина, слуги расставили столы, и самый горластый стал зазывать прохожих отведать стаканчик вина прямо из только что откупоренной бочки.
Стала собираться толпа. Подобная торговля была, безусловно, запрещена, но стражники были тоже люди и поэтому смотрели на происходящее сквозь пальцы. Сайлас выпил стаканчик, сказал комплимент хозяину, с трудом удержавшись от гримасы, которая, конечно, выдала бы его. Вино оказалось ужасной кислятиной.
Вскоре он добрался до цели своей прогулки. Перед ним была харчевня «Трюмильер», источающая через все щели в стенах и крыше самые соблазнительные запахи. Стемнело, но изнутри пробивался яркий свет и доносились веселые и не очень трезвые голоса. Один из них затянул непристойную песню, и Сайлас усмехнулся про себя. «Если бы не декорации, я бы подумал, что нахожусь на вечеринке у одного из своих приятелей. Века проходят, а люди не меняются», — пронеслось у него в голове, и он решительно толкнул дверь харчевни.
Заходя, Сайлас на мгновение обернулся, и вдруг ему показалось, что в полумраке переулка он увидел Эллину. Она стояла, одетая в длинный темный плащ, и улыбалась. Он на секунду зажмурился, и, когда открыл глаза, улица была пуста. Сайлас с досадой мотнул головой и, проклиная кислое вино, торговца и свое дурацкое любопытство, заставившее его это вино пить, вошел в помещение, наполненное светом и запахом людей, которые провели весь день на солнце, убегались, устали, уже успели много выпить и были радостно возбуждены в преддверии веселого вечера.
Войдя и захлопнув за собой низкую дверь, он огляделся по сторонам. Сквозь полумрак душной комнаты можно было разглядеть множество людей, сидевших за прочно сбитыми столами. Раздавались шум множества голосов, смех и непристойные шуточки. Достойный хозяин заведения, весь раскрасневшись от усердия, обслуживал посетителей, умудряясь при этом без ошибок считать деньги и переговариваться с клиентами, которые, по-видимому, все как один были завсегдатаями его харчевни. Сайлас присмотрел себе свободное местечко и занял столик в самом углу. Наблюдательный трактирщик, заприметив хорошо одетого господина, немедленно подлетел к нему и принял заказ. Неспешно попивая вино, Бонсайт наблюдал за присутствующими и вновь прибывающими.
Неожиданно кто-то с силой хлопнул его по плечу.
— Дружище! — произнес заплетающийся голос.
Сайлас обернулся, и его рука невольно дернулась по направлению к кинжалу. «Нервы ни к черту», — пронеслось у него в голове. Он сощурился и в дымном чаду харчевни умудрился-таки рассмотреть и узнать давешнего знакомца — итальянца.
— Тьфу ты, — сказал он с облегчением, — месье, вы меня напугали! Нельзя же так подкрадываться к людям.
— Я присяду? — сказал абсолютно пьяный итальянец, падая на вовремя пододвинутое расторопным хозяином сиденье. — А давайте выпьем?! Эй там, вина мне и моему лучшему другу!
Принесли вина, и итальянец, которого, кстати, звали дон Толомео, начал рассказывать Сайласу бесконечную скабрезную историю о какой-то даме, с которой он был тесно знаком в Париже, пока ее муж не расстроил эту нежную дружбу, после чего несчастному дону пришлось чуть ли не в одном нижнем белье бежать за границу. Бонсайт слушал его вполуха, он уже начинал немного пьянеть, и его все больше и больше охватывало нервное возбуждение и беспокойство. Ему почему-то казалось, что именно сегодня, вот почти сейчас, он обязательно встретит своего подопечного. Первого человека из списка Эллины. Человека, заметки которого он читал, характер и устремления которого живо представлял себе, но которого никогда не видел. «А вдруг я его не узнаю? — спрашивал себя лорд, опрокидывая в глотку очередную порцию спиртного. — Нет, должен, просто обязан. Он будет выделяться из толпы, и я сразу узнаю его». Так убеждал себя Бонсайт, сидя почти в обнимку с итальянским другом и обводя помещение харчевни остановившимся, стекленеющим от выпитого взглядом.
