— Зачем ты набросился на ребенка? Что тебе от него надо? — Лысая голова Зака порозовела от злости. В лишенных бровей глазах полыхало возмущение. Безволосый, он чем-то напоминал змею, а когда наши взгляды встретились, мне показалось, что я и впрямь вижу готовую к броску гремучую змею.
— Да ничего я не набрасывался. Просто разговаривал с ним.
— О чем?
— Спросил, знает ли он что-нибудь об ульях.
— Ты устроил ему настоящий допрос. Ради чего? Почему не спросил у меня или у Тони? Почему не поговорил с Микаэлой? Зачем мучить мальчишку?
Разговор проходил в амбаре, Микаэла стояла поодаль, обняв Малыша, спрятавшего лицо у нее на груди. Не знаю, может быть, он плакал.
— Ладно, извини, — бросил я, скорее, с раздражением, чем с раскаянием.
— Да уж, тебе есть, за что извиняться. — Девушка посмотрела на меня откровенно враждебно. — Боже, Валдива, неужели непонятно, через что нам всем пришлось пройти? Мы же висим над пропастью буквально на волоске, едва держимся. И нам не нравится, когда кто-то начинает задавать такие вопросы.
— Но вы же сказали, что если я принесу продукты, то…
— То мы расскажем тебе об ульях? Да, я это сделаю, но только когда буду готова. И спасибо за все, — добавила она, переходя на официальный тон. — Это чтобы ты не подумал, что мы такие уж неблагодарные.
Я покачал головой.
— Откуда мне было знать, что он так расстроится? Я только хотел поговорить.
Взгляд Зака стал вдруг другим, острым и проницательным.
— А почему тебе так интересуют ульи?
— Не знаю. Просто любопытно. Ничего подобного я еще не видел. — Едва сказав это, я почувствовал, как по моей спине будто пробежал паук с ледяными лапками. Не видел ничего подобного. Почему это предложение прозвучало так странно? Словно я произнес лживые слова. И почему меня так тянет к ульям? Да, они необычные. Странные, чужие. Абсолютно враждебные. Но когда я думаю о них, то уже не могу думать ни о чем другом. Так бывает с заживающей раной — ты знаешь, что ее нельзя расчесывать, а пальцы сами тянутся к зудящему месту. Не знаю почему, но мне хотелось выяснить о них больше. Может, еще одна навязчивая идея? Тогда я просто больной. Маньяк. Одержимый.
Вся эта сцена разворачивалась на глазах у Бена, стоявшего в другом конце амбара, у трактора. Руки у него дрожали, а лицо выражало полное отчаяние. Сразу было видно, что ему совсем не улыбалось находиться здесь с какими-то враждебно настроенными чужаками. Ему не нравились их спутанные волосы, их поношенная, грязная одежда, их изнуренные голодом и ежедневной борьбой за выживание лица. Старина Бен, бывший моим другом последние девять месяцев ненавидел все это и боялся всего этого. И отчаянно желал вернуться домой, в Салливан.
Микаэла посмотрела на меня. Похоже, она успокоилась.
— Ладно, потолкуем об ульях, когда обустроишься, ладно? Ребятам надо поесть и отдохнуть. Тебе придется ко многому привыкнуть… Эй, Грег, что ты делаешь? Куда ты?
Я был сыт по горло, но кем или чем? Ими? Или мальчишкой, побежавшим жаловаться «мамочке», что с ним обошлись слишком грубо? Или я был зол на самого себя из-за собственной бесчувственности и бестактности? Может, я думал, что, как только принесу им продукты, они тут же сядут на землю и начнут объяснять мне, что такое ульи? Значит, меня злило то, что я не получил ответов на свои вопросы? Вероятно. В ульях было что-то. Да, они вызывали ужас и отвращение.
Но было и что-то еще. Что-то, не поддающееся объяснению. Иногда замечаешь в толпе лицо, которое не видел прежде. Но потом начинаешь думать, думать и думать о нем. Где-то оно тебе встречалось. Пытаешься напрячь память. Вспомнить имя. Тебя это раздражает, злит, но не отпускает.
