Тем не менее, отец Микаэлы продолжал пробиваться к городу, не снимая руку с клаксона, включив фары. До Нью-Йорка оставалось еще добрых двадцать миль. Когда ей позвонили на мобильный — это был один из последних звонков перед тем, как вся система связи вышла из строя. Одна из подруг матери успела прокричать, что квартира миссис Форд разграблена, а сама она лежит в ванне.
— Ее утопили в собственной ванне, можешь такое представить? Какой ужас! Твоя мать помогала этим людям, работала в общественной столовой в парке, делала все, что могла. И вот теперь они вломились и утопили ее в ванне! — крикнула в телефонную трубку женщина.
Им ничего не оставалось, как повернуть назад. Теперь они присоединились к тем, кто бежал из Нью-Йорка. За три часа проехали четыре мили. Потом кто-то оторвал дверцу со стороны водителя. Чьи-то руки схватили ее отца. Он сопротивлялся целую минуту, но его все же вытащили и уволокли куда-то.
Микаэла думала, что толпа вернется за ней, и уже смирилась с худшим, но никто не пришел. О ней забыли. Другие беженцы не сделали ничего, чтобы помочь ей. Такое случалось слишком часто, и люди привыкли к чужому горю. Проезжая мимо, они только сигналили. Просидев час, Микаэла поняла, что отца уже не спасти.
Она пересела на водительское место, повернула ключ и влилась в общий поток.
Через неделю Микаэлу приняли в небольшую группу беженцев, лагерь которых разместился на заброшенной ферме. На протяжении нескольких месяцев они переходили с места на место в поисках крова и пищи. Обычно через какое-то время на них натыкались шершни, и тогда приходилось сниматься и уходить дальше. Иногда они вступали в бой, но хлебных бандитов было слишком много. Кто-то погибал, кто-то умирал от голода и болезней. Теперь в группе, сидевшей у костра и ожидавшей нашего возвращения, осталось десять человек.
Бедолаги.
Если задуматься, то я неплохо устроился в Салливане. Народ там малоприятный, но зато у меня были и дом, и пища.
Мы уже подходили к паромному терминалу, когда Микаэла спросила, что случилось со мной в тот первый день июля.
— Сначала повсюду был запах горелого. Когда я проснулся, дома на противоположной стороне уже пылали. Те, шикарные дома, как называла их мама. Да, она завидовала их хозяевам. Мы жили… — Я скривился, — в довольно убогой квартире. Хлебные бандиты выстраивали соседей у дороги. И знаешь, в лицах этих людей — я имею в виду шершней — было что-то нечеловеческое. Выстроив горожан в шеренгу, они стали… в общем, бить их по головам… молотками. Били всех без разбору: и мужчин, и женщин… ну, что описывать, ты и сама можешь представить себе картину. — Я пожал плечами. — Что мы могли сделать? Заперли дверь и включили телевизор. Смотрели, как горят города, как беженцы наводняют улицы. Даже видели по Си-Эн-Эн, как эти ублюдки ворвались в студию и до смерти забили ведущего. Это шло в прямом эфире. Тогда-то мы и поняли, что пришло время убираться, так сказать, подальше от места событий. Нельзя же забиться в угол и надеяться, что тебя оставят в покое. Стали складывать продукты — знали, что с продовольствием будет плохо. И вот когда уже заканчивали, в кухню вошел какой-то парень. Черт возьми, мы даже не слышали, как открылась дверь. Он стоял и смотрел на нас, и выражение у него было такое странное, как будто он выискивает какой-то своей мысли. Мама схватила Челлу, и тогда парень набросился на них с кулаками. Мама прижала Челлу к себе и повернулась к нему спиной, так что удары пришлись ей по спине. — Я посмотрел на свою спутницу. Вряд ли в моей истории было что-то особенное: каждый из выживших мог рассказать свою, отличную в деталях, но схожую с другими по сути. Но Микаэла слушала внимательно, с серьезным выражением лица. Мне даже показалось, что она как бы подбадривает меня, дает возможность выговориться, облегчить душу. — Ну, я и прыгнул на того парня. Он ведь хотел убить маму… — в горле у меня пересохло.
— И?
— На меня что-то нашло… на какое-то время я потерял сознание. Очнувшись, понял, что лежу на полу среди битой посуды. Сначала думал, что этот тот парень… что он меня вырубил, но потом выяснилось… В общем, это было что-то вроде затмения. Но его я все же одолел. Мама рассказала, что мы дрались, и он разбил мне нос и лоб, но потом я схватил его за горло и так ударил головой о стену, что даже плитка треснула. — Я вздохнул. — Маме плитка очень нравилась, она называла ее роскошной.
