Двое мужчин положили ей на грудь дверь. Получилась фигура, похожая на крест, если смотреть сверху, голова и шея Линн, как и ее ноги, выглядывали из-под двери, которая закрывала грудь и живот.
— Нет… — Я услышал ее голос совершенно отчетливо. Словно очнувшись от сна, она зашевелилась, попыталась подняться. — Нет… отпустите. Да что же это вы делаете?
Линн повернула голову и взглянула на отца, стоявшего в наручниках под охраной двух полицейских. Лицо Финча застыло, превратившись в маску ужаса, будто высеченную из гранита.
И только слова Бертолли звенели, как кубики льда в стакане.
— Каждый мужчина и каждая женщина получает по кирпичу. Вы выстроитесь в шеренгу у того края платформы, где стоит мистер Кроутер-младший. Вы будете подходить по одному, и класть кирпич на дверь. Процедура завершится тогда, когда класть кирпичи будет некуда…
Возбуждение достигло предела. Толпа стала тучей, насыщенной электричеством. В стремлении быть первыми люди хлынули к сцене. Общий поток увлек и меняю. Мое собственное желание тут ничего не значило. Вынесенный вперед, я увидел, как боролась Линн, как пыталась сбросить проклятую доску, как дрожали ее напрягшиеся мышцы. Но уже через секунду она затихла.
Я закричал. Наверное, мне хотелось верить, что крик поможет проснуться. То, что происходило, должно было быть кошмаром. Но события, набрав ход. Безжалостно катились вперед. Мужчины и женщины получали по кирпичу, поднимались по ступенькам и подходили туда, где лежала на столе Линн. Каждый клал свой кирпич на дверь, которую удерживали стоявшие по обе стороны от стола полицейские.
Для меня, пребывающего в состоянии шока, процедура не имела абсолютно никакого смысла. Зачем они это делают? Зачем положили дверь на грудь Линн?
Мимо стола прошли, наверное, с десяток человек, когда я услышал ее крик.
— Снимите! Мне тяжело! Мне больно, слышите? Мне больно!
Вот так.
С каждым положенным кирпичом дверь становилось все тяжелее. Соседи, знакомые, просто горожане играли свои роли в этом смертельном шоу.
О, Боже. Да, мисс Бертолли была права. Такое запомнится надолго. Вряд ли кто-то забудет, как помогал убить мать двоих детей, выдавливать жизнь из прекрасной женщины, преступление которой заключалось лишь в том, что она приходилась дочерью Чарльзу Финчу.
Задыхаясь от гнева и крика, я пробился через толпу к помосту. Ее лицо горело. Длинные волосы свисали со стола. Глаза сощурились от боли. Она уже не кричала, а только шептала, едва слышно, с трудом шевеля синеющими губами:
— Нет… пожалуйста… прекратите. Прекратите.
Ей стало трудно дышать. Лицо побагровело, губы как будто распухли. Я видел, как она пыталась облизать их.
— Прекратите! — завопил я. — Отпустите ее!
К этому времени горка из кирпичей поднялась примерно на фут и занимала добрую половину площади двери. Давление было огромное.
Финч стоял между охранниками и смотрел на дочь. Взглянув на него, я почувствовал, как меня кольнуло прямо в сердце.
— Отпустите ее. Вы не понимаете, что делаете! — кричал я в лица людям, аккуратно опускавшим трехфунтовые кирпичи на постепенно проседавшую дверь, которую не без труда удерживали двое парней.
Но, конечно, горожане понимали, что делают. Они жаждали возмездия и получили его сполна. Целую груду. И они упивались этим. Добрые обитатели Салливана брали кирпичи, выходили на сцену. Клали груз на женщину, изнемогавшую под невыносимой тяжестью. И они делали это с желанием.
Ее лицо потемнело от нехватки кислорода, исказилось непроизвольным сокращением мышц. Руки и ноги бились о стол с такой силой, что палачам пришлось навалиться на них, чтобы прижать к «эшафоту».
Внезапно я вырвался из толпы. Один из стоявших в оцеплении полицейских попытался схватить меня, но получил такой удар, что полетел на землю. Тогда на меня прыгнул другой. Я приготовился встретить его хорошим ударом, но увидел баллончик, из которого вырвалась струйка перечного спрея.
Как будто два раскаленных шипа вонзились мне в глаза, и я упал, давясь собственным дыханием, ослепленный, беспомощный. Кто-то бесцеремонно завел мои руки за спину. Запястья стиснули стальные кольца. Проклятие. Глаза жгло так, что мне хотелось вырвать их, выскрести глазницы ногтями, но и это было невозможно со скованными за спиной руками.
