— С Мартой все порядке, — заговорил он. — Малыша Херби немного зацепил китайский вирус, а Шарлотта сломала ключицу…
Говоря, Феликс продолжал вынюхивать жучки, как пес на охоте, поднял небольшую статуэтку в виде богини-лягушки и незаметно бросил ее в свой тяжелый чемодан.
— Я слышал, ты собираешься разводить норок, — не прекращая представление, сказал я.
— Я передумал, Джонни. — Феликс проверил поднос с пряностями. — Слишком жестоко, черт побери, это станет плохим примером для маленького Ленни, Берты и остальных… — Он закончил проверку, прервав болтовню на середине предложения, и спрятал детектор жучков. — Ладно, Джонни, — тихо сказал он. — Мой драгоценный улавливатель носов, сунутых не в свое дело, говорит, что тут все чисто — Он окинул меня быстрым взглядом, каким мог сосчитать количество жемчужин на шее вдовы, пока целовал ее руку. — Спасибо, что пришел.
— Я еще не разжирел, если это тебя так беспокоит, — сказал я. — А теперь кончай меня оценивать и скажи, к чему эта фальшивая борода. Я слышал, ты тут под прикрытием врача ООН.
— Боюсь, майор де Салле привлек ненужное внимание, — ухмыльнулся Феликс. — Кажется, я нарушил правила безопасности. Мне сказали, что теперь я нахожусь под домашним арестом, а приставленный ко мне громила с пистолетом должен был в этом помочь. Я скинул его с хвоста в первом же темном переулке и исчез. Школьный учитель Браун снял дом де Салле после исчезновения последнего… но, будучи Брауном, я не полностью свободен в перемещениях. Вот тут на сцену выходишь ты.
— Давай ближе к делу, Феликс. Ради чего я преодолел пятнадцать тысяч километров за тринадцать часов? Ты знаешь, чем я занимался?
— Знаю, — поднял руку он, — Барнетт сказал мне, что ты провел семь месяцев в Боливии, изображая из себя сердитого ветерана нерегулярных войск Колонны. Прошу прощения и все такое…
— Еще неделя, и я бы получил задание сопроводить партию подпольных донорских органов.
— Замороженные почки подождут до следующего раза. — Феликс одарил меня улыбкой Мефистофеля. — У меня есть гораздо более интересное предложение.
— Неопределенность меня нервирует. Давай, рассказывай, что у тебя.
— Ладно. Начнем с ситуации в мире.
— Я бы предпочел что-нибудь повеселее, например, рак.
— До этого мы, возможно, тоже дойдем. — Феликс подвинулся вперед, переходя к делу. — Большую часть последнего столетия, Джон, мир находился в состоянии войны. Разумеется, никто не заявлял об этом в открытую — ни одна из сторон не решилась применить ядерное оружие. Кроме «полицейских операций» или «перестроек режимов», вроде той возни, что сейчас происходит в Алжире, ничего не было. Но пока сверхдержавы точат когти в этих соревнованиях по стрельбе, они параллельно ищут оружие, которое могло бы дать одной стороне решительное преимущество. Но пока обе стороны зашли в тупик.
— Ну, — отодвинув кресло, сказал я, — это было очень познавательно, Феликс. Спасибо, что просветил меня…
Он наклонился над столиком. В его глазах был радостный блеск, он походил на дьявола, собирающегося организовать барбекю.
— Мы нашли это оружие, Джон.
Я снова сел в кресло.
— Ладно, я слушаю.
— Прекрасно. Так вот, всякие адские бомбы тут не причем. Ответ, разумеется, лежит в другом направлении. Толпы пехотинцев, убивающих друг друга — это не война, это хороший, здоровый спорт, способ сбросить совершенно естественное напряжение, которое в противном случае может вызвать серьезные проблемы. Но что, если пара дивизий пеших солдат вдруг станет неуязвимой? Невосприимчивой к атакам, смертоносной в нападении? Ваши уютные локальные войны станут разгромом для менее удачливой стороны, и весь баланс сил пойдет к чертям.
— Как еще можно улучшить стрелковое оружие? Норвежская императорская винтовка весит два с половиной килограмма и выстреливает сотни бронебойных пуль за секунду. Она снабжена радаром и никогда не мажет…
— Я говорю о кое-чем совершенно новом, Джон. Мы называем это ЛУК — Личный Усиливающий Костюм. За этими словами скрывается полная неуязвимость.
Я посмотрел, как Феликс выпил половину содержимого стакана, поставил его на стол и отклонился на спинку кресла с сомкнутыми в замок пальцами, ожидая мою реакцию. Я равнодушно кивнул.
