— Хочешь стать мельником?
Старик засмеялся повеселее.
— Тот мир, верблюжонок, — могила. Одной ногой я стою на ее краю.
— Могила — это на кладбище?
— Вот, вот…
— Что-ж там хорошего? Там очень тихо.
— Никто не уходит туда по своей воле,
— Кто же тебя туда посылает?
— Смерть.
— Смерть?
— Смерть, верблюжонок. Наш последний попутчик.
— Если она уводит на кладбище, ни за что не пойду с ней по своей воле, — задумчиво, как взрослый, сказал Кайгысыз.
— И я по своей воле не пойду.
— Вот это верно, Нобат-ага! Живи всегда на этом свете!
— Молодец! Мудро рассудил.
— Нобат-ага, ты говорил о каком-то долге… что выполнишь его. Что это такое?
— Я должен рассказать тебе о Теч-сердаре. Твой отец был человек необыкновенный,
— Какой это — необыкновенный?
— Когда он стал юношей, наш аул кочевал возле Мерва. Ему показалось скучно там, и он один откочевал в Серахс.
— Почему?
— Кто знает… Думаю, что играли в нем какие-то неукротимые душевные силы. В Серахсе собрал он нукеров — воинов. Конь не просит платы за свою прыть… Однажды твой отец проезжал мимо мавзолея Мене-баба. В давние времена все знали, что был здесь город, но в тот год, когда твоему отцу приглянулась наша долина, никто здесь не жил.
— Как же это случилось?
— До того, как к нам пришли с севера солдаты русского царя, жизнь в нашем краю была тревожная, опасная. Если ты хотел жить вблизи от Копет-Дага, надо было покориться персидскому шаху. А туркмены готовы скорее сломать себе шеи, чем склонить их перед чужеземцами.
— Перед курдами в войлочных шапках?
— Да. И перед персидскими аламанами. Эти разбойники то и дело налетали на наши аулы, уводили в рабство и разоряли туркмен.
— За что?
— Ты, хан мой, еще многого не знаешь. Жизнь для сильных все равно, что жареная пшеница — ковурга — для зубастых.
И снова мальчишка вспомнил про толстогубого и задумался. Потом спросил:
— А сейчас чья ковурга?
— Того, кто ее жарит.
— Почему же толстогубый сын мельника ест ее один, да еще нас дразнит?
«Была бы у твоего отца мельница, ты бы ел халву», — подумал Нобат-ага, но, не желая огорчать сироту, сказал:
— Жизнь, верблюжонок, — ложка, пущенная по кругу. Сегодня сын мельника ест ковургу с кишмишом, завтра ты будешь есть плов с цыпленком…
Мальчишка даже проглотил слюну от такого пророчества, а старик продолжал свой рассказ.
— Теч-сердар, увидев, что в нашей долине земля тучная и вдоволь воды, решил тут остаться. Запомни, мальчик: тот, кто заново заселил нашу долину, был твой отец, А теперь я скажу тебе, как он заслужил звание сердара. 'Правда, толком я и сам не знаю, с чего заварилась каша. То ли с Ирана пошло дело, то ли с Афганистана… То ли где-то умер отец и поссорились, не поделили власти дза его сына, то ли в Герате началась война…
— А где он — Герат?
— В Афганистане.
— Это дальше аула Чачи?
— Подальше, мой хан, подальше.
— Так где же?
— В верховьях реки Теджен.
— Никогда о такой речке не слышал!
Издалека раздался детский голос:
— Кайгысыз!.. Хе-ав!
Мальчик рванулся было на зов, но задержался и спросил:
— Нобат-ага, ты посидишь? Не уйдешь?
— Ступай, верблюжонок, ступай! Я подожду… Кайгысыз исчез за пригорком и минут через пять, запыхавшись, вернулся к старику.
Значит, в Герате началась война? Задремавший старик принял эти слова как свежую новость.
— Не может быть! — удивился он. — Кто тебе сказал?
— Ты же сам говорил!
— Ох, старость, старость, — закряхтел Нобат-ага. — Конечно, сам и сказал… Гератский хан не мог тогда справиться с врагами и позвал на помощь Теч-сердара. Тот отправился в Герат то ли с сотней, то ли с тысячью нукеров… воинов.
— С тысячей всадников?
— Никто не знает, сколько их было. Теч-сердар никогда не называл числа. Говорил: «Сколько надо, столько и было».
— Значит, отец воевал?
— Мало сказать — воевал! За три дня он разбил врагов Гератского хана. А потом целую неделю в Герате шло торжество. Только получилось, как сказано у Махтумкули: «Веселившиеся с утра, после полудня не смеялись». У хана разграбили казну. Воры оказались ловкие, никто не мог отыскать концов, и главный советник сказал хану: «Мы бессильны!» Хан рассвирепел. «Что ж, говорит, казну ограбили с помощью аллаха?» «Может тут другое, — говорит главный советник, а сам весь дрожит, — разве кто из верноподданных осмелится протянуть палец к казне вашего величества?» «Что ты хочешь сказать?» «В казну забрались чужие руки», — прошептал главный советник. «Чьи руки?» «Язык не повернется сказать!» «Приказываю!» «Вы, должно быть, знаете, что три дня назад Теч-сердар отправил на родину отряд всадников. Говорят, что несколько коней ушли под вьюками…» «Что же ты молчал?» «Мы не осмелились огорчать ваше величество. Только я готов поклясться, что насчет казны был приказ Теч-сердара». Хан сгреб красную бороду в кулак и задумался.
