…Обманчивый день поздней осени стоял над Контуром. Знойное солнце сморило даже забытого с поклажей ишака в яблоневом саду. Но вдруг порывы ветра посыпали с деревьев яблоки, и скрученные желтые листья с шуршанием помчались по земле. Абдыразак сперва сидел, потом покойно улегся на подгнившей скамейке в саду.
Он знал, что ночью Атабаев звонил в сельсовет, сейчас он приедет. Там, на площади у конторы, уже собираются на сход аульчане. Пора кончать, пора подписывать акты — он целый месяц провел в ауле. И вот — земля отдана тем, кто на ней работает. А если ничего не решили с проклятым садом, то что ж, он часок-другой подремлет на скамейке, пусть пораскинет мозгами глава правительства.
Старый фруктовый сад — родовое поместье Оразмухаммед-ахуна, проклявшего своего сына… Тут между деревьями Абдыразак гонялся за мальчишками, радуясь, когда удастся ловко влепить кому-нибудь в щеку перезревший персик, тут навсегда поссорился с отцом.
В детстве не было у Абдыразака товарищей ни в школе, ни в ауле, а дружил он только с сыновьями садовника— вялым, медлительным Лоллуком и вертлявым, юрким, насмешливым Тарханом. Этим ребятам не пристало учиться в школе, они помогали в саду своему отцу.
Абдыразак околачивался около них с утра до вечера, бывало даже обедали вместе, расположившись в абрикосовых кустах с чашкой плова и поджаристым чуреком. Оразмухаммед-ахун, занятый толкованием корана, не слишком приглядывался к забавам сына, пока тот был маленьким. Иное дело — подросток. Когда ахун однажды увидел Абдыразака, играющего в альчики с сыном садовника, он подозвал его к себе и спросил:
— С кем играешь?
— С Тарханом, — простодушно ответил Абдыразак.
— Учишься воровать?
— Разве он ворует?
— Его отец тайком продает фрукты из сада. Тебя это не касается, и ты не должен об этом говорить.
— Почему? Обязательно спрошу у Лоллука.
— Это лишнее. Но ты не будешь подходить к этим детям, не будешь с ними разговаривать. И пусть они к тебе не подходят. Понятно?
— Нет. Непонятно. Значит, я не должен играть?
Оразмухаммед-ахун снисходительно посмотрел на сына.
— Нужно знать, с кем играешь, — сказал он. — Играй с сыном Байрам-хана, с сыном Баллы-бека, с сыном Мурад-бая.
— Я не люблю их. Я хочу играть со своими товарищами.
— Не будешь с ними играть.
— Буду.
— Только попробуй еще раз об этом заикнуться! — Ахун погрозил сыну кулаком.
Абдыразак снял тюбетейку, наклонил голову и сказал:
— Бей! Делай все, что хочешь. Но помни, что тогда больше не увидишь меня в этом доме.
Оразмухаммед-ахун не ожидал такого отпора. Кулак его опустился в карман халата, он возвел глаза к небу и простонал:
— О, аллах, ты вырастил врага в моей семье!..
С тех пор он не решался даже сделать замечания сыну. Надолго запомнился этот разговор и Абдыразаку. Люди, которых ахун обвинял в воровстве, все время были на глазах у мальчика. С утра до вечера они работали в саду, горький пот превращал в жесткую корку ситцевое тряпье их рубах, на штанах — заплаты в три слоя. Даже подгнившие яблоки они собирали на тачку и отвозили в загон коровам ахуна. А отец расхаживает по саду, заложив руки за спину, никогда не нагнется, чтобы поднять веточку с дорожки, и только поучает садовника. Сомнения в справедливости аллаха и в доброте отца стали мучить Абдыразака. Даже сад казался ему теперь другим. Наступила редкая в этих краях дождливая осень, и сад казался похожим на девушку в слезах, увезенную на чужбину. Так без помощи книг и старших друзей Абдыразак понял, что земля должна принадлежать тому, кто на ней работает.
Вот и покинул он отчий дом, стал жить, как подсказывала ему совесть, и с годами редко возвращался памятью к друзьям детства. А в Конгуре часто вспоминали Абдыразака. В головах многих сельчан не укладывалось, как это можно бросить отца, пренебречь знаменитой медресе и родительским наследством. Конечно, все это неспроста. А в ауле говорили:
— Абдыразак отошел от веры.
— Абдыразак стал русским.
