— Несмотря на угрозу бичевания или смерти?
— За деньги люди готовы на любой риск. У нас теперь не хватает солдат, чтобы сдерживать варваров на границах. Как вы их будете защищать, если ваши армии будут заниматься арестом торговцев, получающих больший доход, чем им позволено, или понукать ремесленников, которые отказываются работать за установленные вами платежи?
— Каким же образом фиксация ценности монет предотвратит все эти безобразия?
— Не все торговцы продают сейчас ту же вещь по одной и той же цене, — заметил Константин. — Кому-нибудь всегда желательно продать побольше, смирившись с тем, что его доход при этом упадет. Если отпустить цены на товары, они придут к разумному уровню, при условии, что никто не посмеет утверждать, что у денег разная ценность.
— Ты, наверное, понимаешь, — не так ли? — что, споря со мной, возможно, рискуешь тем благорасположением, которое я обещал выказать тебе? — Голос Диоклетиана посуровел.
— Да, господин. Но если бы я согласился с вами лишь для того, чтобы снискать ваше расположение, а потом мой совет окажется неправильным, вы будете еще более низкого мнения обо мне.
— А ты считаешь меня достаточно справедливым, чтобы не таить на тебя зла, если ты окажешься прав?
— В вашей воле, господин, все наши жизни. Если я не верю в вашу справедливость, я не могу верить ни во что.
Диоклетиан задержал на нем изучающий взгляд, затем поднялся со скамьи.
— Если, молодой человек, я окажусь не прав в этом вопросе, — сказал он очень серьезно, — то могу также оказаться не прав и в другом: в том, что ни один сын августа не должен сменять своего отца на этом посту. Думаю, что Даций был прав: у тебя на плечах мудрая голова, хотя мы еще посмотрим, кто из нас мудрее.
Какая бы ни была причина, но Диоклетиан не сразу ввел в действие декрет, который он обсуждал с Константином, зато немедленно выполнил свое обещание о переводе его в императорскую гвардию. На следующий же день одним и тем же приказом Максенций направлялся в Италию, Максимин Дайя — на Евфрат, а Флавию Валерию Константину присваивалось звание центуриона, назначающегося с этого момента на службу во дворце.
При первой же возможности, примерно неделю спустя, Константин поехал в Дрепанум, чтобы рассказать матери о своем новом почетном назначении. Он застал ее в саду небольшой виллы с привлекательной девушкой, с нежными чертами лица, светлыми волосами и умными живыми глазами, которой, по его оценке, было лет шестнадцать.
— Это Минервина, — представила девушку Елена, — А это мой сын, центурион Флавий Константин.
Девушка с любезностью восприняла это знакомство, а когда захотела уйти, Елена настойчиво попросила ее остаться.
— Ведь тебе интересно будет послушать о том, что делается во дворце, дорогая, — сказала она, — А уж офицер императорской гвардии наверняка знает все слухи и сплетни.
— Значит, это уже не сюрприз, — улыбнулся Константин. — Как же ты узнала?
— Марий написал мне о твоем повышении, и одновременно он послал письмо твоему отцу в Гезориак.
— Уже приступили к осаде?
— Да, — Елена внимательно посмотрела на него, — Ты очень расстроен, что тебя там не будет?
Константин пожал плечами.
— Теперь это не важно. Император Диоклетиан сказал мне, что я никогда не стану ни цезарем, ни августом.
— И ты покорно принимаешь этот приговор? Это что-то не похоже на правнука Клавдия Готика.
После скованной формальностями жизни во дворце в Никомедии Константин почувствовал, как приятно прохлаждаться в саду, а особенно любоваться хрупкой красотой Минервины. Когда Елена оставила их наедине, а сама отправилась на кухню, чтобы понаблюдать за приготовлением вечернего обеда, он узнал, что девушка — дочь купца из Дрепанума и дальняя родственница его матери. Она обладала живым умом и была куда осведомленней о делах империи, чем молодки в Никомедии, постоянно добивающиеся его внимания. Лучше его владея греческим, Минервина прочла прекрасные сказания этого романтического и чрезвычайно музыкально одаренного народа.
— Где же ты всему этому научилась? — восхищенно спросил Константин.
— Мой наставник, Феогнид из Никеи, большой знаток языков и литературы. Он так же свободно себя чувствует в греческом, как и в латинском.
